Квадратное колесо Фортуны - [24]

— Я был в девятом, когда в нашем классе появился Славка, сын нового райвоенкома. Питался он, видать, хорошо, был и выше и сильнее нас, но характер имел мерзкий, гонористый. Нас всех он откровенно презирал и считал быдлом. Славка стал вторым пунктом моего плана, и я заставил себя с ним подружиться. Славка дружбу мою не принял, но стал использовать в качестве денщика. Как-то ребята собрались его поколотить, но Славка спокойно заявил им, что все вместе они его, может, и одолеют, но человек пять останется без зубов, а вдобавок он скажет отцу и тот половину отправит в колонию, а остальных зашлёт служить за Полярный круг, где они сами застрелятся. Колония не произвела на хлопцев никакого впечатления, но неведомый Полярный круг остудил горячие головы. Тогда решили побить меня и изрядно намяли бока, требуя бросить корешиться со Славкой. Я не послушался, и меня лупили ещё раза три, пока не отвязались. Славка оценил мою преданность и пригласил на день рождения. Там я познакомился с военкомом. Славкин отец оказался заядлым рыбаком, но местной речки не знал и вообще считал ниже своего достоинства сидеть на берегу вместе со всеми. Я вызвался показать ему рыбные места вдали от города, и мы, оседлав его мотоцикл, стали разъезжать по округе каждый раз, как у военкома выдавалось свободное время. В начале мая, перед выпускными экзаменами, я похоронил отца. Мне было семнадцать, когда я остался круглым сиротой. Мы сдали экзамены и получили аттестаты. Собственно, «сдали», это громко сказано. Сдать мы ничего не могли просто по причине полного отсутствия каких-либо знаний. Я получил четвёрошный аттестат с пятёркой по русскому и двумя тройками: по иностранному, почему-то французскому, и химии. Ни французского, ни химии у нас не было вообще. Мы сидели с военкомом на берегу и, забросив удочки, беседовали о будущей жизни.

— Я Славку в военное училище отправляю. Хочешь, и тебе направление выпишу?

— Какой из меня офицер, — возражал я, — ни роста, ни голоса. А возьмите лучше меня к себе на работу.

— Куда? — не понял военком.

— В военкомат. Я, между прочим, десятью пальцами печатаю слепым методом.

Он рассмеялся и говорит:

— У меня в хозяйстве и машинки-то нет, всё от руки пишем.

— А я со своей приду. Представляете, от всех отчёты в область рукописные, а от вас на машинке.

Я знал, что он мечтает вырваться из этой дыры, и не сомневался в успехе.

— А что, дело говоришь, — загорелся военком, — приходи в понедельник.

— Зачем тянуть? Прямо завтра и приду, — я очень боялся, что весь мой план может погубить какая-нибудь нелепая случайность.

Я стал работать в военкомате и так выполнил второй пункт своего плана. У трофейного военкомовского мотоцикла сломалась какая-то хреновина, и наши рыбалки, слава богу, закончились. Мне больше не приходилось дрожать на ветру в своей «обдергайке» и кусать от зависти губы, когда майор в телогрейке и плащ-палатке таскал настоящей удочкой щук и сомиков. Я быстро освоил нехитрое военкоматское делопроизводство и лихо печатал рапорты, сводки и прочую муру, отправляемую наверх. Майора стали похваливать, и я молил небеса, чтобы его не повысили до моего ухода в армию. Прошло полтора года, и наступила осень моего призыва. Мы получили пакет со списком формируемых команд, и я, вскрывая его, снова молился, чтобы там оказалось то, что мне сейчас было нужней всего. И оно там оказалось: команда из шести человек в Московский округ ПВО. Я включил себя в эту команду, оформил все документы, подсунул майору на подпись, а он уже давно подписывал бумаги не глядя, и отправил их в область. Теперь он ничего не мог поделать, даже если бы очень захотел.

Лев Михайлович замолчал и задумался. В блиндаже стало тихо, и только прерывистое дыхание Кузьмича нарушало эту тишину.

— И что же, вы прямо в Москву попали? — не выдержал Витька.

— Нет, Москву я перепрыгнул километров на восемьдесят и приземлился в Орехово-Зуевских лесах в зенитно-ракетном полку.

Лев Михайлович снова замолчал, вспоминая что-то своё. Внезапно глаза его увлажнились, и он заговорил срывающимся слезливым голосом:

— Вам, молодёжь, этого не понять, но когда я вышел из бани в двух парах нового белья, в новеньких х/б, сапогах и шинели, с новой ушанкой на голове, держа в руках новенький бушлат, я был просто счастлив. Понимаете, за всю мою девятнадцатилетнюю жизнь такого роскошного гардероба у меня не было. Вы вообще многого не понимаете! — И рыжий окинул нас злобно презрительным взглядом. — После бани нас повели в столовую, и я впервые в жизни наелся до отвала. Никогда не забуду этот свой первый армейский обед: давали макароны по-флотски. Я впервые ел макароны, и они мне так понравились, что я их до сих пор обожаю!

Лев Михайлович смахнул покатившуюся слезинку и глотнул водки.

— Всё это лирика, молодые люди, но суть в другом: мне надо было строить свою судьбу, и я её выстроил. На следующий день нас, новобранцев, согнали в клуб. На сцене всё командование за столом с красной скатертью, ну, вы сами представляете. Выступают, правильные слова произносят, стращают, что-то обещают, от чего-то предостерегают…