Кузнецкий мост - [16]

— В дорогу… один?

— Да, Екатерина позже.

— Когда в дорогу?

— Кажется, через неделю…

— Самолетом?

— Да, как-то сложно… Через Архангельск.

— Разреши проводить?

— Охота тебе… Полетим за полночь…

— Разреши?

— Ну что ж… раз охота.

…Июльской ночью, почти на рассвете Бардин привез друга за сорок верст от Москвы на обширное поле, раскинувшееся на краю небольшой деревушки с березовой рощицей на отлете. Вместе с другом Бардин поднялся в неосвещенный самолет, стараясь протянуть время, тщательно уложил нехитрые вещи Бекетова на одну из двух железных скамей, протянувшихся вдоль борта.

— Будь здоров, Сережа!.. Не обижайся…

— А за что мне обижаться на тебя?..

— За… наивность святую.

— Да что уж…

Потом, уже вернувшись к машине, долго стоял, ожидая, пока поднимется самолет. А когда поднялся, старался пригнуться и получше ухватить взглядом темную черточку над березовой рощицей. Казалось, самолет был виден только миг.

4

Тамбиева вызвал Грошев.

— Николай Маркович, завтра в четыре вам надо быть на Ярославском вокзале. Из Архангельска приезжает Галуа. — Грошев снял роговые очки с темными, будто задымленными стеклами, и от этого его маленькие, раскосые глаза стали еще меньше. — Вам что-нибудь говорит это имя?

— Да, разумеется… — сказал Тамбиев и, обратив взгляд на Грошева, подумал: почему у Грошева глаза с косинкой? Не потому ли, что он профессор древней китайской философии? Нет, в самом деле, почему у коренного питерца глаза с косинкой? — Насколько мне память не изменяет, Галуа атаковал нас, и прежестоко, во время финской войны…

— Не полагайтесь на память, — сказал Грошев и надел очки. — Галуа — это не просто. — Он внимательно, теперь уже через задымленные стекла очков, взглянул на Тамбиева. — Маму отправили на Кубань? Хорошо. Там небось персики?..

— Абрикосы, Андрей Андреевич… — Тамбиев знал: Грошев, подобно иным северянам, когда говорил о персиках, имел в виду абрикосы, и наоборот.

— Да это все равно. Край благодатный — вот главное, — он улыбнулся как-то озорно и робко, отчего лицо его стало молодым. — У вас родительский дом… небось хоромы?

— Турлучный…

— Это что же такое? Изба?

— У нас там изб нет, Андрей Андреевич.

— Хата?..

— Нет, просто дом… глинобитный.

— Вот все мы интеллигенты… в первом поколении. Нашим детям будет легче. — Он будто застеснялся, что вторгся в заповедную сферу, — так далеко в беседе с Тамбиевым он не шел. — Видели, какое интервью дал сенатор Трумэн?

— Нет, Андрей Андреевич.

— Мол, наша политика проста: будут побеждать немцы — поможем русским, возьмут верх русские — поможем немцам. Главное, чтобы они больше убивали друг друга… Жестоко, но откровенно, не правда ли?

Тамбиев подумал: сейчас я ему скажу, другого такого момента не будет. Но Грошев точно проник в мысли Тамбиева.

— Звонил этот ваш Катица или Кадица…

— Кадица, Андрей Андреевич, — сказал Тамбиев и подумал: «Поспешил Кадица и, кажется, все испортил. Непоправимо испортил».

— Сказал, что послал докладную в ВВС. Требует призвать вас по законам военного времени и вернуть в институт… испытывать эти ваши локаторы…

— Я вас хотел просить об этом же, — бросил Тамбиев. Он решил действовать «была не была».

Грошев, казалось, не ожидал такого.

— О чем просить, Николай Маркович?

Тамбиев понимал: если он сейчас не убедит

Грошева, вряд ли он может рассчитывать на успех позже.

— Если у человека есть военная специальность, Андрей Андреевич, по крайней мере во время войны, он не имеет права заниматься ничем иным, — произнес Тамбиев, и его смуглое лицо запламенело.

Грошев молчал, мрачно смотрел на Тамбиева. Толстые губы Андрея Андреевича, казалось, стали синими.

— Сам бог велит, — сказал Тамбиев. Он хотел атаковать Грошева до конца.

— Бог велит, а я не велю, — наконец сказал Грошев.

— Но я буду призван, Андрей Андреевич.

— А я… отзову вас.

Тамбиев подошел к окну, встал к свету спиной. Ему казалось, что вот так Грошев, пожалуй, не рассмотрит, как запламенело его лицо.

— Во время войны власть у военных, — произнес Тамбиев и рассмеялся.

— А это мы еще посмотрим!

— А что здесь смотреть? — Тамбиев продолжал смеяться. — Дипломатия — дело гражданское даже во время войны.

— У меня действительно гражданское, у вас, Николай Маркович, военное… Отделу печати военные не противопоказаны.

— Для каких же таких дел, Андрей Андреевич?

— Для работы с военными корреспондентами, которые съезжаются сейчас со всего мира… — Грошев заметил, что его удар вызвал смятение в противном стане. — Для работы с Галуа, — произнес он.

— Если меня призовут, Андрей Андреевич, я уйду, — сказал Тамбиев неожиданно хмуро.

Грошев молча шевелил синими губами.

— Хорошо, если призовут, — печально согласился Грошев. Он не предполагал, что Тамбиев будет сопротивляться столь упорно. — Простите, какая мысль руководит вами, когда вы проситесь туда? Вы хотите быть ближе к огню?.. Отказываетесь от привилегии находиться в тылу?

— Хотя бы и так.

— Но испытания этих ваших локаторов — это не фронт, а военные корреспонденты — это и фронт…

— Если считать, что линия фронта для них проходит где-то на Кузнецком…

Видно, Тамбиев накалил Андрея Андреевича порядочно. Грошев встал и тихо пошел, и его маленькая фигура, очень подобранная, с чуть-чуть приподнятыми плечами, чему в немалой степени способствовало количество ваты, которую наркоматовский портной положил под плечи, осторожно проследовала по диагонали кабинета.