Кузнец - [2]
Барпы сидел рядом на кошме, вытянув деревянную ногу, и затягивал ремни на ней. С внутренней стороны ноги химическим карандашом был нарисован танк со звездой и летящий над ним самолет.
— Опять внук, бейбаш, мне тут нарисовал, — покачал он головой и, достав перочинный ножик, стал соскабливать рисунок.
— Вот она! — Бабушка протянула ему небольшую, с ладонь, фотокарточку.
Барпы бережно взял ее толстыми, негнущимися пальцами и долго держал перед собой. Воцарилась тишина. Бабушка плотно сжала губы и теребила в пальцах кончик цветастого платка. «Сейчас начнет плакать», — подумал я и перевел взгляд на кузнеца.
Барпы сидел, опершись широкой спиной о стену, и смотрел на фотографию. Иногда проводил ладонью по лицу сверху вниз, словно разглаживая морщины, и тяжело вздыхал. (Он часто так вздыхает.) Бабушка тем временем, покопавшись среди фотографий, достала сложенный вчетверо желтый лист бумаги — аттестат дяди Кубата. Я видел этот аттестат много раз: там по всем предметам стоит «отлично».
Барпы аккуратно развернул его на краю дастархана. А фотокарточку вложил в свою инвалидную книжку и запрятал во внутренний карман пиджака.
— Кубат был бы сейчас академиком, — сказал он задумчиво, ни к кому не обращаясь, будто в комнате не было ни меня, ни бабушки. — Или министром. Такого талантливого человека я никогда не встречал. Такого доброго и веселого — тоже… — Он продолжал тихим голосом, глядя прямо перед собой: — Все его любили. И судьба всегда баловала… Словно неземная сила оберегала его. Четыре года, почти с первых дней войны, в пехоте — и ни одной царапинки. А лез он всегда в самое пекло. И я, дурак, наверно, поверил в его удачу… Ох, Анийпаш!..
Мне показалось, что огромные кулаки Барпы дрожат. «Сейчас начнет рассказывать про войну», — подумал я и устроился поудобнее. А Барпы сидел молча, опустев голову, и не поднимал взгляда от земли.
Вдруг он вздрогнул и резко встал, опираясь о стену руками. Схватил с подоконника свою старую шляпу, повернулся и направился к двери, не говоря ни слова. Его деревянная нога, казалось, пробьет пол, так сильно она стучала. Выходя, он ударился плечом о косяк двери.
Я испугался и ничего не мог понять.
— Что с ним случилось? — спросил я бабушку. — Почему он так?
Бабушка стояла у окна и смотрела на улицу.
— Они воевали вместе, — тихо ответила она. — Барпы был у Кубата командиром роты. Какое-то задание надо было выполнить. Все знали, что с него живым не вернуться. И Барпы послал Кубата…
Я выглянул из окна. Кузнец был уже далеко. Он шел прямо посередине улицы, широко отмахивая деревянной ногой и яростно всаживая в землю самодельную палку-трость.
Возле кузницы стоит старый ЧТЗ. Колеса у него железные, со спицами, как у телеги. Трактор весь покрыт бурой ржавчиной, от мотора почти ничего не осталось. Ветер тоскливо свистит, обдувая его со всех сторон.
— Почему он тут стоит? — спросил я однажды у Барпы.
— Никому не нужен, — объяснил он. — И стоит.
— Мы с ребятами укатим его на металлолом? — вопросительно посмотрел я на кузнеца.
— Нет, — ответил кузнец.
Я пошел к трактору и попробовал толкнуть его. Трактор, словно врос в землю, даже не шевельнулся.
В обед, допив свой айран, Барпы показал рукой на ЧТЗ.
— Это трактор моего сына, — проговорил он. — Трактор Сапара. Он был первым трактористом в нашем колхозе. Погиб в сорок четвертом. В Чехословакии. — Старик замолчал. Встав, начал ходить взад-вперед по кузне. Взял зачем-то с наковальни молоток. Про меня он, по-моему, забыл. — Не послушался, — продолжал он глухо. — Приписал себе два года, пошел добровольцем. И вот отец вернулся, сын погиб. Мать умерла, меня не дождалась.
Барпы ударил молотком по наковальне. Вдруг он заметил меня, сидящего с недопитой кружкой айрана в руке. Странный у него был взгляд.
— Иди домой, сегодня мало работы, — сказал он.
Я тихо выскользнул в дверь и, обойдя угольный сарайчик, прильнул к маленькому окошку. Барпы ходил по кузнице, что-то говоря сам себе. Неожиданно он остановился у наковальни и, размахнувшись, запустил молотом в кучу железа. Раздался грохот. Барпы, обхватив голову руками, опустился на табурет прямо напротив окошка и долго сидел не двигаясь.
Уже осень. Я работаю в кузнице Барпы почти полгода. За лето я вырос из всех своих брюк и пиджаков. Бабушка шутит, что скоро мне будет мал далее отцовский костюм.
Руки мои огрубели и потяжелели. Иногда я чувствую в них такую силу, что, кажется, могу забросить молот на луну.
Барпы часто оставляет меня вместо себя, когда уезжает в город на своем красном «Москвиче», который ему купил колхоз, или когда у него болит нога. Иногда мы ездим с ним в санаторий проведать моего отца. После контузии на войне прошло уже много лет, но ему и сейчас по нескольку месяцев в году приходится лечиться.
Однажды я нечаянно услышал разговор Барпы с моим отцом.
— Ты присматривай за моим Ишенбаем, — просил отец.
— Не беспокойся, — обещал Барпы. — В люди я его выведу. Он мне как родной сын. Чем-то напоминает моего Сапара. Хороший мальчишка. Я к нему привязался за последнее время…
На обратном пути мы ехали молча. Я смотрел все время на дорогу и думал. Об отце… О его братьях, погибших на фронте. О матери. О бабушке. Наконец, о Барпы. Моя мысль все время возвращалась к нему. Изредка я украдкой бросал взгляд в его сторону. И вдруг такая нежность охватила меня к этому человеку, что на глаза навернулись слезы. Я не мог их сдержать и уткнулся в боковое стекло. Шел дождь, мимо с ревом проносились автомашины.
