Кузьма Рощин - [4]

— А что такое? — спросил с любопытством Ильменев.

— И я об этом не слыхала, — сказала Варвара Дмитриевна. — Расскажи нам, батюшка.

Она положила на стол свой чулок. Машенька перестала вышивать. Все сдвинулись в кружок, поближе к Зарубкину, и он начал:

— Вот, изволите видеть: года два тому назад этот Рощин был вовсе не страшен; теперь у него целая шайка, а тогда он один-одинехонек промышлял по большим дорогам. Все окружные дворяне и вы, Сергей Филиппович, не раз изволили досадовать на местное начальство, которое не могло справиться с одним разбойником; но пуще всех кричал князь Владимир Павлович и так же, как вы, батюшка, хвалился перед всеми и в грош не ставил Рощина. «Да что это плут не вздумает меня ограбить! — сказал он однажды на отъезжем поле. — Уж тогда бы я потешился! Да будь он хоть семи пядей во лбу, а от меня бы не отвертелся; уж я бы привел его на аркане к нашему ротозею воеводе, у которого этот мошенник скоро голову с плеч украдет. И что он за разбойник! Так, воришка, шишимора!» Вот, видно, эти речи и дошли до Рощина. Однажды, около Петрова дня, — вы изволили быть тогда со всем вашим семейством в Москве, — князь Владимир Павлович собрался на богомолье в Ольгов-Успенский монастырь, что верст двадцать отсюда, на самой Оке. Рощин проведал об этом. Вы, верно, знаете, что его сиятельство изволит ездить всегда очень людно; так одному разбойнику нельзя остановить его на большой дороге. Прошу отгадать, что этот вражий сын, Рощин, придумал? Он отправился ранехонько вперед и догнал целую ватагу нищих, которые шли также в Успенский монастырь, всё чающие движения воды,[10] калеки, увечные старики и старухи. С этим народом ему не трудно было справиться; как пристрастил их ружьем да зыкнул «сарынь на кичку»[11], так все они, как овсяные снопы, и повалились ничком наземь. «Слушай, нищая братия! — заревел Рощин страшным голосом. — Сейчас с дороги долой! ложись в кусты, да никто ни гугу; пошевелиться не смей! Вы, старухи, лежать смирно, а вы, старики и увечные, слушайте мой приказ: лишь только я закричу: „Гей, вы, сорванцы, вставай!“ — так вы все привстаньте немного и высуньте из-за кустов головы. Закричу: „Ложись!“ — мигом припадай опять в кусты. Да смотрите вы, убогие! если из вас кто без приказу пошевелится или голос подаст, так тут ему и карачун!» Как сказано, так и сделано. Нищая братия улеглась в кустах, а Рощин вышел на середину дороги и стал поджидать проезжих. Вот князь Владимир Павлович едет в своем четвероместном рыдване; впереди скачут вершники, на запятках стоят гусары, а позади, на двух тройках, везут всяких челядинцев; и все с оружием: кто с пистолетом, кто с саблею, кто с охотничьим ножом. «Стой!» — закричал Рощин, когда рыдван с ним поравнялся. Кучер, в которого он уставил конец своей длинной винтовки, остановился, гусары спрыгнули с запяток, передовые вернулись назад, остальные холопы повыскакали из телег, окружили со всех сторон Рощина, а князь высунулся из рыдвана и закричал: «Бейте этого мошенника в мою голову!» — «Ни с места! — заревел удалой разбойник. — Я Рощин; здесь вся моя шайка, и если кто из вас хоть руку отведет, хоть одним пальцем пошевелит, так я вас всех, как баранов, перережу... Смотрите! — продолжал он, показывая на кусты, — гей вы, сорванцы, вставай!» Господи боже мой! Так у княжеских холопей руки и опустились: из каждого куста высунулось голов по пяти, и бедному князю со страстей показалось, что в засаде лежит человек двести. «Ну, что, видите? — сказал Рощин. — Ложись, ребята! А вы, сарынь проклятая, стоять смирно, а не то как гаркну, так праху вашего не останется! Здравствуйте, батюшка, ваше сиятельство, — продолжал Рощин, отворяя дверцы рыдвана. — Вы изволили похваляться, что приведете меня на аркане к нашему воеводе; вот я сам налицо, и веревку припас. Милости прошу, попытайтесь, батюшка!» Бедный князь хотел что-то сказать да поперхнулся первым словом. «Что, ваше сиятельство, — молвил Рощин, — иль язычок онемел? Слушай, князь! — прибавил он грозным голосом. — Мне бы надобно было за твое хвастовство удавить тебя этой веревкою, да так уж и быть; счастлив ты, что у меня обычай первую вину прощать. Добро! выкладывай все, что у тебя есть в карманах; я знаю, ты всегда возишь с собою денежки!» Делать было нечего: князь отдал ему свои заветные часы, черепаховый рожок с табаком, в серебряной оправе, да пятьдесят крестовиков. Когда Рощин очистил совсем его карманы, он поклонился ему низехонько и сказал: «Прощай, князь, благодарствуй за твое жалованье; не забывай Кузьмы Рощина, да помни коренную русскую пословицу: не хвались, а прежде богу помолись! Что стали, ребята? Садись по местам. Ну, трогай лошадей! Да, чур, не оглядываться, а не то пошлю вдогонку такого свинцового гонца, что от него и шестериком не ускачешь». Проезжие помчались без оглядки, а Рощин юркнул в лес — да и был таков. Нищие пролежали в кустах до самой ночи. Вот один колченогий, посмелее других, выполз на большую дорогу и как увидел, что никого нет, закричал своим товарищам, и вся ватага поплелась опять вперед. На другой день — я сам был тогда в монастыре — посмотрели бы вы, что делалось с князем, когда он узнал, на какую штуку поддел его этот сорванец Рощин. Он совсем взбеленился, принялся колотить своих челядинцев, перепорол десятка два нищих и до того кричал и бесновался, что его хотели было отчитывать.