Кузьма Минин - [115]

Бояре были одеты в сверкающие золотом парчовые кафтаны и вообще вид имели торжественный, праздничный.

Мстиславский осоловелым тяжелым взглядом уставился на вошедшего в палату Кузьму. Все другие, развалившись в креслах, с любопытством и язвительными улыбками рассматривали Минина.

— Садись, староста… — слащаво-ласковым голосом, от которого Кузьму покоробило, произнес Трубецкой, указав на скамью, поставленную на середине палаты перед боярами.

Минин, поклонившись, сел. Трубецкой обратился к нему:

— Так вот, староста, на тебя жалуются… Превозносишь ты себя не по заслугам… Говоришь ты много, не по чину. В соборе на паперти, когда молились об изгнании короля, при большом многолюдстве сказал: я-де спас Москву, а бояре ничего не сделали и меня ущемляют, а кабы я знал, не ходить бы нам сюда… Пускай бы господами были поляки. Все лучше, чем бояре.

Минин с удивлением выслушал сказанное Трубецким. Спокойно улыбнулся.

— Такого у меня и на уме не было, на паперти я крикнул на стрельцов: «Чего бьете народ? Чай, не поляки!»

— Не отпирайся! Ты сказал иное.

Трубецкой хлопнул в ладоши.

В палату вошел нижегородский купец Охлопков, находившийся во все время похода при ополчении. Перекрестившись на все стороны, он поклонился Трубецкому:

— Бью челом, князь, тебе и всему ясновельможному собранию.

— Знаешь ли ты этого человека? — спросил его Трубецкой, указав на Минина.

— Как не знать!

— Говорил ли он то, о чем ты нам поведал?

— Крест целую всему боярству, говорил. Лучше, говорил, поляки, чем бояре.

Минин покраснел, заволновался.

— Зачем клевещешь? Чего ради чернишь людей?! Когда ты слышал от меня такие речи?

Охлопков приблизился к. Минину, взял его за руку и с дружеской укоризной, вкрадчиво произнес:

— Минич… не бери греха на душу, сознайся? Сам я слышал. Кузьма с сердцем отдернул руку:

— Прочь! Отойди от меня, клеветник! Не в чем мне сознаваться. Бояр я не боюсь, не боюсь я никаких земных царей. Мне ничего не надо. А за правду умереть готов.

— Тебе ничего не надо. Но мне говорили, что, вернувшись с почетом и наградами, ты хочешь мясную торговлю забрать в Нижнем… И меня втоптать в грязь.

Грустная улыбка скользнула по лицу Минина.

— Ты убоялся, не перебил бы я после войны у тебя доход? Бедный барышник! Своекорыстие помутило тебе разум и толкнуло на ложь…

В разговор вмешался Мстиславский:

— Чего для порочишь своего земляка? Он убоялся не тебя, а бога! Не он провинился, а ты. Ты склоняешь народ к смуте!

Бояре встрепенулись. Послышались негодующие возгласы:

— Холоп! Против нас пошел! Изменник!

Минин мужественно выслушал крики бояр. Поднялся с места, обвел хмурым взглядом собравшихся.

Когда шум прекратился, Мстиславский спросил Минина:

— Стало быть, ты не признаешься?

— Нет.

Мстиславский хлопнул в ладоши:

— Вот другой послух… Тоже твой земляк.

Появился Фома Демьянов. Он быстрыми шагами дошел до середины палаты, стал на колени перед боярами и несколько раз до земли поклонился им.

— Говорил ли Минин то, о чем ты нам сказывал? — спросил его Мстиславский.

— Как перед богом… — Фома перекрестился, — говорил. Говорил! Пускай покарает меня господь!

— Нам ведомо, Кузьма Минич, что нашелся в Нижнем у вас человек, говорил он против государства, против земского подмосковного ополчения… Прокопий Петрович послал своего усердного воеводу Ивана Ивановича Биркина просить нижегородцев о сборе денег на ополчение… А тот человек всяко отговаривал народ помогать святому всея земли делу. И не токмо Ляпунову, а восстал он и против своего же нижегородского воеводы… против князя Александра Андреевича Репнина… «И ему, мол, не давайте денег…» Мало того, он колебал народ, хуля князей, именуя их изменниками. И есть слух, что и князя Вяземского в Нижнем немного лет назад погубили по его же наущению. А денег он отговорил дать в те поры, в кои князь Репнин, идя к Москве с войском, великую тяготу от скудости и убогости терпел. А ссылался он на свидетельство беглого чувашина Пуртаса. Нехристю он больше поверил, нежели князю.

С кресла сорвался черный, чубастый, с искаженным злобою лицом князь Репнин.

— Тот человек, что морил меня с людьми, за свое умышление казни и проклятия достоин, как изменник… Не князья изменники, а он — супостат, самый и есть. Смерть ему!

Трубецкой перебил Репнина. Тот зло плюнул и сел.

— Царство наше гибло, ляхи ликовали, а этот безумец отторгал народ от помощи православному войску… Не так ли поступали и злоехидные предатели, способники короля!

Обратившись к Охлопкову, Трубецкой спросил:

— Был такой человек у вас в Нижнем?

— Был.

— Как его имя? Назови.

Охлопков, не моргнув глазом, громко ответил:

— Кузьма Минин.

Трубецкой громко, зло произнес:

— Бояре и князья! Много нагрешил против нас Минин!

Опять поднялся шум. Посыпались проклятья и брань. Кузьма с насмешливой улыбкой осмотрелся кругом. Он видел, как ему грозили кулаками, как взбесились курчавые, одутловатые, облеченные в парчу бояре. Он видел, с каким ехидством и злобой тыкал пальцем в его сторону Фома Демьянов, но он ни одним словом не обмолвился после этого в защиту себя.

Кузьму стали хулить по очереди каждый из бояр, говоря о его болтливости, резкости, озлобленности, о безбожии.