Кузьма Минин - [10]

— Монах тут подвернулся… Сами бояре, — говорит, — Мстиславский, да Федька Шереметев, да Михайла Салтыков — ворота в Кремль их войску открывали. Собралась толпа, стала перечить, а бояре приказали ее разогнать… «Срамите, мол, нас перед иноземцами!» Что ты будешь делать?! Пан Гонсевский правит. Семь правителей-бояр в дураках остались! Вон, глядите на хоромы, кои в огнях… Слышите, — дудки! Ликуют! Справляют победу!

Из темноты вынырнул чернец, подкрался к возчикам:

— Погибаем! — Тут он помянул о патриархе Гермогене. — Теснят и его.

Пахомов встрепенулся:

— Мне к нему и надо, под благословенье бы!

Чернец дернул его за руку, изогнулся:

— Следуй!.. Провожу!

— Так ли? Не предашь?

Монах поклялся:

— Голову отсеки!.. Тайный слуга я патриарха… Не диво, коли и самого на кол посадят… Всё возможно.

— Веди!

Монах и нижегородский человек исчезли во мраке.

К патриаршему дому крались по сугробам меж тынов и каменных оград боярских усадеб и подворий, к Чудову монастырю…

Услыхав чьи-то голоса, монах и Пахомов притаились: люди с фонарями! Звяканье ключей. Около больших тесовых ворот караульные.

— Сытенный двор… Ключари-приказчики по отпускным записям принимали хлеб и коровье масло, мясо и иную снедь. Запасаются впрок…

Пахомов слушал с любопытством. Обо всем этом надо рассказать в Нижнем. Вот-вот сейчас увидит он «царствующего града Москвы и великого русского царства патриарха Гермогена», о котором столько чудесных рассказов ходит по земле.

— Из патриаршего дворца преподобного удалили… Живет просто.

Монах вспоминал о тех почестях, какими окружал патриарха царь Шуйский, и, сравнивая те времена с нынешними, вздыхал, плакался:

— Теперь уж не то. Римские ехидны нами правят… Патриарх не нужен. Римский папа — хозяин…

Умолк он, когда подошли к длинному бревенчатому дому с подслеповатыми слюдяными оконцами. Широкое с кубоватыми столбами-опорами трехмаршевое крыльцо. Еле-еле брезжит в оконницах свет.

— Молви молитву!.. Очистись! — приказал монах.

Шмыгнули во двор. Отбивались от собак — Пахомов ногами, а монах, ругаясь, посохом.

— Эй, кто там?! Стой! — грубо окликнули с крыльца.

— Свои, отец Самуил, свои… Милентий!..

На лестницу черного хода, держа фонарь в одной руке, вышел здоровенного роста монах. В другой руке у него сверкнула алебарда. Он быстро шагнул к Пахомову и поднес фонарь к самому его лицу.

— Нижегородский гонец. Земским сходом послан! — сказал Пахомов.

— Сполна ли правда?!

— Тако, батюшка, сполна… При мне из воза вылез… Прятался от стражи.

Монах шепнул Пахомову:

— То дьяк Самуил Облезлов. Ближний служка святителю.

Допрос тянулся долго. Наконец, Облезлов сказал:

— Так, оправься!.. Пойду доложу.

Дьяк исчез.

Через некоторое время медленно открылась дверь, и в горнице появился среднего роста, тощий, древний старичок в белой рясе.

Роман пал ниц.

— Святейший господин наш отпускает ныне убо прегрешения… — пробасил дьяк.

— Господь бог, вседержитель… — еле слышно начал Гермоген читать длинную непонятную молитву.

Пахомов подошел к патриаршей руке, принял благословение. Его примеру последовал и монах.

Гермоген положил сухие, пахнущие маслом руки на голову Пахомову. Едва слышно произнес:

— Скажи там… Бояре пали духом и многие изменили. Срамною стала жизнь. Разврат, ложь, убийства и корысть кругом… На кого будем взирать? Кому служить? Кто направит силы наши? Господу богу угодно всю власть возложить на меня. Московское государство искони сильно верою и послушанием. Соотечественники связаны единою церковью. Несть наибольшего греха, нежели уклонение от священнопочитания… Крепки ли верою нижегородцы? Не поддались ли вы соблазну?

Патриарх насторожился. Оперся рукой о стену. К нему подскочил дьяк-великан и поддержал его.

— Крепки ли? Отвечай, добрый человек! — глухо повторил Гермоген, тяжело дыша.

— Крепки! — бодро ответил Пахомов.

— Много ль возможет дать нижегородский воевода?

— Правды ради — все пойдем.

— А много ль оружия и зелья у вас? Надежно ль будет войско?

— Пять кузниц новых… куем лезвия не мало.

— Копием могуч не будешь. Огненная защита сильней. Взгляни на зловерных. Меж зубьев пасти чугунные на стенах. Наберитесь и вы силы! Чую! Поднимутся православные и изгонят поганых прочь.

Холодные дрожащие руки Гермогена ощупали голову Романа.

— Восстаньте и вы на злохищных! Поднявшие меч — от меча и погибнут! Вещественное вещественным же и погашается… Благословляю и вас на ратное дело. Иссякло озеро нашего христианского смирения!.. Меч и брань — защита правды. Прольем кровь неверных! Прочь польских царей! Изберем своего, россиянина, на царский престол… Имеем и честных бояр и князей, им православные христиане и вручат власть над собою! Передай в Нижнем: разрешаю всех от присяги королевичу!.. Ныне вы ему не рабы!

Голос Гермогена, по мере того, как он говорил, становился громче и громче.

Закончил он, крепко уцепившись за ворот полушубка Пахомова:

— Иди! Опасайся соглядатаев!

Патриарх рывком благословил Пахомова, охая и кряхтя, повернулся и, опираясь на посох, ушел к себе в келью.

Патриарший дьяк провел Романа через разрушенный сарай на одну из кремлевских улиц.

Патриарх у себя в келье объявил скрывавшимся у него двум рязанским посланцам, чтобы вписали в ополчение и нижегородцев.