Кувшин золота - [45]

Глава XVII

Способность Тощей Женщины с Инис-Маграта злиться была беспредельна. Она была не из тех ограниченных созданий, у которых волна гнева проходит, и, пропустив ее, они остаются тихими и мирными. Она могла хранить свою злость в тех пещерах вечности, которые открываются в каждой душе и которые полнятся яростью и ненавистью, пока не приходит время наполнить их мудростью и любовью; ибо в происхождении жизни любовь стоит в начале и в конце всех вещей. Сперва, как улыбающееся дитя, любовь приходит и совершает мелкий и незаметный труд в скалах и песках сердца, открывая первые из тех дорог, которые вечно ведут внутрь, а потом, покончив с дневной работой, любовь уходит и забывается. За нею налетают яростные ветра ненависти, чтобы, словно великаны и гномы, поработать среди чудовищных руин, стирая скалы и сглаживая дороги, пробитые внутрь; но когда завершается эта работа, в сиянии снова возвращается любовь, чтобы вечно жить в сердце человека, которое есть Вечность.

Прежде, чем Тощая Женщина могла заняться возвращением своего мужа с помощью ярости, ей было необходимо очиститься посредством жертвы, называемой Прощением Врагов, и она совершила его, обняв лепреконов Горта и в присутствии солнца и ветра простив им злодеяние против ее мужа. Так она смогла обратить всю свою злобу на Карающее Государство, простив тех людей, которые действовали всего лишь, подчиняясь давлению его инфернального окружения, каковое давление есть Грех.

Разделавшись с этим, Тощая Женщина испекла три ковриги для своего путешествия к Ангусу О'гу.

Пока она пекла ковриги, дети, Шеймас и Бригид Бег, выскользнули в лес, чтобы поговорить друг с другом и подивиться необычайным событиям.

Сперва они двигались очень осторожно, потому что не были полностью уверены, что полицейские совсем ушли, а не прячутся в темных углах, выжидая момента, чтобы наброситься на них и увести в тюрьму. Слово «убийство» было детям почти незнакомо, и тем более непонятно, что их собственный отец оказался рядом с ним.

Это было страшное слово, и ужас его увеличивался из-за немыслимой связи его с отцом. Что отец сделал? Почти все его дела и привычки были детям известны наперечет, и все же существовало темное нечто, к чему он был причастен и что сверкнуло перед ними, страшное и неуловимое, как вспышка молнии. Они поняли, что это как-то связано с теми другими отцом и матерью, тела которых были вытащены из-под очага, но они знали, что Философ никогда ничего им не делал, и поэтому убийство представлялось им чем-то страшным, оккультным, лежащим за пределами их умственного горизонта.

Никто не выпрыгнул на них из-за деревьев, так что спустя немного времени они успокоились и пошли уже не так осторожно. Когда они вышли на опушку соснового леса, солнечный свет позвал их дальше, и, поразмыслив немного, они пошли дальше.

Простор и свежий ветер развеяли их мрачные мысли, и очень скоро они уже принялись гоняться туда-сюда друг за другом. Беготня постепенно привела их к дому Михаула МакМурраху, и там, задыхаясь, они повалились передохнуть под деревце. То был терновый куст, и под ним отдых снова вернул детей к мыслям об ужасном положении, в которое попал отец. Мысль у детей не отделима надолго от рук. Дети думают руками столько же, сколько и головой. Им нужно делать то, о чем они говорят, чтобы сделать мысль зримой, и поэтому скоро Шеймас Бег пантомимой стал представлять приход полицейских в их дом. Земля под терновым кустом превратилась в очаг их домика; Шеймас и Бригид стали четырьмя полицейскими, и через мгновение Шеймас уже яростно раскапывал землю дощечкой, чтобы найти зарытые тела. Покопавшись всего с несколько минут, он вдруг задел дощечкой за что-то твердое. Совсем немного времени понадобилось для того, чтобы расчистить предмет от земли, и каков же был восторг детей, когда они выкопали прелестный небольшой глиняный кувшинчик, до краев наполненный блестящей желтой пылью!

Поднимая его, дети поразились его тяжести. Долго они играли с ним, пропуская тяжелую желтую пыль дождем сквозь пальцы и глядя, как она блестит на солнце.

Устав от этого, они решили отнести кувшин домой, но, дойдя до Горта-на-Клока-Мора, так устали, что не смогли нести его дальше и решили оставить у своих друзей лепреконов. Шеймас Бег постучал по стволу дерева тем стуком, которому те научили детей, и в то же мгновение наверх вышел их знакомый лепрекон.

— Мы принесли вам вот что, сэр, — сказал Шеймас. Больше он ничего не успел сказать, потому что едва лепрекон увидел кувшин, он обхватил его руками и заплакал так громко, что его товарищи повыскакивали посмотреть, что с ним случилось, и присоединились к его смеху и плачу, а дети добавили к этому хору свое сочувствие, так что весьма многоголосый шум поднялся над Гортом.

Но недолго лепреконы предавались чувствам. Почти сразу вслед за радостью пришли воспоминание и стыд; а затем — раскаяние, эта грустная добродетель, заплакала в их ушах и в их сердцах. Как они могут благодарить детей, отца и защитника которых они предали непросвещенному правосудию человечества? правосудию, требующему не возмещения, но наказания; правосудию, которое учится по Книге Вражды, а не по Книге Дружбы; которое ненависть зовет Естеством, а Любовь — сговором; чей закон — железная цепь и чья милость — слабоумие и разочарование; слепому злодею, всех обвиняющему в своей слепоте; этому бесплодному лону, проклинающему плодородие; этому каменному сердцу, которое превращает в камень целые поколения людей; пред которым жизнь отступает, бледнея, и от которого смерть отшатывается, скрываясь в своей могиле. Раскаяние! лепреконы вытерли с лиц неуместную влагу и вместо того заплясали от радости. Большего они сделать не могли, поэтому с любовью покормили детей и проводили их до дома.