Кутузов - [230]

Румяный, плотно сбитый пятидесятилетний ксендз, еще два дня назад усердно возносивший молитвы за императора Наполеона, теперь смиренно склонялся перед русским адмиралом. Ксендз вынужден был уступить "москалю" весь домик, а сам остался жить в одной комнатке у кухни со своей тридцатилетней черноокой экономкой, несмотря на обет безбрачия, который он давал при посвящении в сан.

Впрочем, русский адмирал не был виновником прельщения почтенного отца-настоятеля: ксендз жил с экономкой уже около десяти лет, о чем знал весь Борисов. А адмиральские повара и денщики слышали, как ксендз пилил экономку за то, что она якобы не прочь преступить седьмую заповедь с главным поваром адмирала, не по-поварски сухим англичанином Томасом.

Павел Васильевич Чичагов, только что плотно, на английский манер, позавтракав натуральным бифштексом из свежей борисовской говядины, сидел в кабинете ксендза под миловидной мадонной, кормящей пышной грудью младенца, и чистил напильником ногти. И тут к нему вошел адъютант и с таинственным видом доложил, что казачьи разъезды схватили за Зембиным нескольких пленных французов и один, по мнению всех штабных, очень похож на Наполеона.

— Он, как вы справедливо изволили отметить, ваше высокопревосходительство, малоросл, — доложил адъютант.

— А где он? — заинтересовался адмирал.

— Вон стоит у крыльца. Я нарочно велел поставить его так, чтобы вы, ваше высокопревосходительство, могли обозреть.

Адмирал живо подошел к окну и глянул. У крыльца стоял в синей французской шинели и треугольной шляпе действительно маленький человек. Он нетерпеливо поглядывал во все стороны, но казачий урядник, свесив из-под шапки светлый чуб, не спускал с пленника глаз.

— Изволите видеть, ваше высокопревосходительство, как есть все приметы: мал, плотен, шея короткая, волосы черные, — угодливо шептал адъютант, наклонившись к окну.

— Накормить и дать выпить. Пусть развяжется язык. Потом доставить ко мне, — приказал адмирал и снова сел в кресло под пышногрудой мадонной.

Чичагов чистил ногти и предвкушал, как напишет Александру Павловичу о том, что поймал его тильзитского "брата".

Прошел добрый час, пока пленник позавтракал. Наконец адъютант доложил, что француз готов.

— Сразу видно птицу по полету, ваше высокопревосходительство, — шептал адъютант. — Как он тонко разбирается в винах — с одного глотка узнал, что кло-вужо!

— Пусть войдет! — сказал Чичагов и встал у стола, на котором лежала гравюра, изображавшая Наполеона: адмирал возил ее с собой.

Дверь открылась, и адъютант ввел французского офицера лет сорока, в зеленом двубортном мундире с голубым воротником и зеленых рейтузах. У него были карие веселые глаза и полное, небритое лицо.

— Добрый день, господин адмирал! — непринужденно приветствовал Чичагова пленник.

Чичагов наклонил голову так, что подбородок вдавился в шею. Он надулся и смотрел с достоинством — адмирал принимал такую позу всякий раз, когда хотел показать свой независимый, гордый характер.

— Спасибо за вкусный завтрак. Только знаете, у нас в Париже другие соусы, более острые. Я, признаться, не очень люблю английскую кухню…

"Он даже каламбурит… Конечно, вам, государь, все английское не по вкусу!" — иронически подумал Чичагов.

А охмелевший француз продолжал развязно тараторить:

— А вот вино — неплохое.

Чичагов стоял все в той же позе собирающегося бодать бычка. Прикидывал в уме, косясь на лежащую гравюру:

"Рост и плотность — Наполеоновы. Волосы? Адъютант сказал — черные. Собственно, волос нет. Один седоватый венчик вокруг головы, а все остальное — голое, как орех. У Наполеона же сохранилась на макушке небольшая прядка. И все же какое-то сходство есть!"

— Прошу садиться, господин генерал, — предложил Чичагов.

— О, очень благодарен. Вы мне льстите, я еще не генерал, а всего лишь полковник, — по-приятельски улыбался француз, садясь в кресло у стола.

"Да, да, притворяется чудесно", — подумал Чичагов, тоже садясь к столу.

— Скажите, а какое вино вы пьете у себя? — спросил он, вспомнив рассказы Александра Павловича о том, что Наполеон пил в Тильзите один шамбертен.

— Какое придется.

— Шамбертен? — чуть улыбнулся Чичагов.

— Да, и шамбертен, — ответил француз, осматривая комнату. Увидев мадонну и младенца, он подмигнул адмиралу: — А неплоха!

Чичагов вспомнил о том, что у Наполеона ведь есть сын, и спросил:

— Как ваш сынок?

— Который? — повернулся к нему француз. — У меня их три.

— Вы скромничаете, государь, у вас их, верно, больше, — сказал добродетельный Чичагов.

— Хе-хе-хе, — засмеялся француз и игриво дотронулся рукой до адмиралова колена. — Вы шутник, я вижу!

— Я говорю о вашем любимом сыне.

— Любимый — Наполеон, назван так в честь императора. Бедовый мальчишка. Он с матерью в Париже.

— Так, так, — удовлетворенно подтвердил Чичагов, покачивая ногой. — Вы ведь артиллерист, а носите, если не ошибаюсь, форму конноегеря?

— Нет, я никогда не служил в артиллерии. По росту я гожусь в вольтижеры, как карманный мужчина. Но сам — прирожденный кавалерист.

— Вам понравилась Москва?

— Я не был в Москве. Я был только в Полоцке.

Чичагов молчал, испытующе глядя на француза в упор. Француз вдруг почувствовал себя неловко. Он оглянулся по сторонам, потом впервые обратил внимание на гравюру Наполеона, лежавшую перед ним на столе.