Кутузов - [11]

Отец М. И. Кутузова, как и его бабка, «женщина, состарившаяся в добродетели, благочестивая», судя по всему, не склонен был баловать детей. Но даже допустив, что отец почему-то решился продлить безмятежное детство старшего сына, нельзя не признать, что ему трудно было бы ввести в заблуждение Герольдмейстерскую контору. По свидетельству родственников, «одаренный крепким сложением, Кутузов начал ходить и говорить на первом еще году своего возраста» и, «отличаясь телесною красотой, являл собой совершенную дородность». Так или иначе, в роду «простых псковских дворян» появился очередной мужчина, «схватившийся за меч», которому предстоял нелегкий путь. На исходе XVIII века, поздравляя своего родственника и земляка, «простого псковского дворянина» И. Л. Голенищева-Кутузова, с назначением президентом Адмиралтейской коллегии, что соответствовало I классу государственной службы, М. И. Голенищев-Кутузов заметил: «Ежели такой дворянин дошел до фельдмаршала — такой видно родился необыкновенного покроя». О своем «покрое» он в те дни и не загадывал…

Глава вторая ОБРАЗОВАНИЕ

Образованный русский офицер — мечта, которую на протяжении столетия преследовали российские монархи, начиная с Петра Великого. Основатель регулярной армии в ходе затяжной войны со шведами убедился, что на иностранных наемников, несмотря на их «обширные сведения», которых так недоставало в России, не всегда можно было положиться. В жестоком противостоянии с войсками Карла XII им подчас не хватало стойкости: так, в 1700 году в неудачном для нас сражении под Нарвой русский главнокомандующий фельдмаршал де Круа и вместе с ним 40 офицеров-иностранцев прямо на поле боя перешли на сторону противника. Однако несколько русских полков устояли в бою, и в их числе — гвардия, «возлюбленные чада» Петра. Они-то и стали ядром регулярной армии, которую всего девять лет спустя после нарвского погрома Петр Великий приветствовал под Полтавой: «Здравствуйте, сыны Отечества! Никто не в состоянии совершить подвига, какой совершили вы, смело смотревшие в лицо смерти… Храбрые дела ваши никогда не будут забвенны у потомства!» Великий русский поэт А. С. Пушкин был уверен: «Успех народного преобразования был следствием Полтавской битвы». Однако середина XVIII столетия не ознаменовалась торжеством образования в военной среде. Автору «Исторического очерка 2-го кадетского корпуса», на наш взгляд, удалось выразить своеобразие той ситуации: «Судьба военно-учебных заведений в нашем отечестве представляет такой интерес, какого не может представлять она ни в одном другом государстве. <…> По меткому выражению профессора В. О. Ключевского, мы начали учиться у наших западных соседей с пушки, а затем уже перешли к другим отраслям знания. Этим объясняется, что история военной школы в первое время возникновения ее у нас почти сливалась с историей русского просвещения вообще»¹.

Заметим, что мнение В. О. Ключевского отнюдь не противоречило мнению А. С. Пушкина. Но даже на исходе века Просвещения многие родители, готовившие своих сыновей к военной стезе в родовых вотчинах, вдали от обеих столиц, искренне считали, что «наука отбивает от дела». Прочности этих убеждений отчасти способствовал и без того укрепившийся престиж России в военных делах. К середине XVIII столетия от военной репутации шведов не оставалось камня на камне. Прусский король Фридрих II Великий привел в своих Записках показательный исторический анекдот: «Тогдашнее превосходство России заставило шведов послать в Петербург двух сенаторов с предложением шведской короны молодому великому князю, принцу Голштинскому, племяннику императрицы (будущему императору Петру III. — Л. И.). Не могло быть для этой нации ничего более унизительнее отказа великого князя, который нашел эту корону недостойною себя. Маркиз Ботта, в то время австрийский министр в Петербурге, приветствуя великого князя сказал ему: „Я желал бы, чтоб королева, моя повелительница, столь же легко могла сохранять владения, как ваше императорское высочество от них отказываетесь“»².

Сам Петр I был одержим страстью к знаниям, и эту страсть он волевым усилием старался привить своим подданным. К тому же стремились и его преемники, далеко не всегда встречая понимание представителей служилого сословия: последние готовы были проливать кровь и даже положить свой живот за государей, но отягощать свой ум науками считали для себя вовсе не обязательным: «большинство дворян почти ничего не читало; иные думали даже, что слишком прилежное чтение книг, в том числе и Библии, сводит человека с ума». По этой причине в начале царствования императрицы Анны Иоанновны, которая и сама не производила впечатления охотницы до знаний, был издан указ от 23 ноября 1731 года, постановлявший «впредь <…> безграмотных из солдат и капралов в унтер-офицеры, а из унтер-офицеров, которые не умеющие же грамоте, в обер-офицеры не производить, дабы который по обучению грамотному попечение имел неленостное»³. Однако многие дворяне противостояли «книжной премудрости» даже спустя три царствования: вспомним персонажа знаменитой комедии Д. И. Фонвизина, утверждавшего, что «от чтения книг бывают приливы к голове и впадение в совершенно дураческое состояние». Впрочем, при Екатерине Великой это была уже сатира, а не горестная констатация фактов. Но даже в те годы просвещенный вельможа граф С. Р. Воронцов, посланник в Лондоне, сообщая об успехах своего сына, счел нужным успокоить родственников: «…Он очень любит читать: между тем все это ничуть не вредит его здоровью, потому что он беспрестанно бывает на открытом воздухе и каждый день ездит верхом, что много укрепляет его телосложение». Согласно документам и в 1812 году 52 процента офицерского корпуса недалеко ушли от образовательного минимума, обозначенного в указе от 1731 года: знания почти половины офицеров Российской императорской армии определялись формулировкой «читать и писать умеет». Несмотря на многочисленные призывы, раздававшиеся с высоты трона, родители не спешили отправлять своих сыновей в столичные учебные заведения. В то же время большинство мелкопоместных дворян не располагали денежными средствами, необходимыми для образования детей «на местах». При наличии денег они сталкивались с другой проблемой: образовательных учреждений в их «медвежьих углах» не существовало, не было там и подходящих учителей. Для многих потомственных дворян путь к знаниям был поистине тернистым. «Учить мальчиков начинали обыкновенно лет с семи, но иногда и с пяти, и даже с четырех; первоначально учением заведовал или кто-нибудь из домашних или дядька крепостной; тут дальше грамоты не шло, иногда и на нее употреблялось времени до двух лет; обыкновенно, с множеством всевозможных праздников, в году было едва ли более ста учебных дней; затем нанимали какого-нибудь священника, дьячка или пономаря, иногда, наконец, отдавали в женский монастырь; тут учили детей сначала еще тоже по букварю, потом по „Псалтыри“ и „Часослову“, начинали и писать — у иных учителей сначала мелом на обожженной дощечке, а потом уже на бумаге; некоторые учились и церковному пению; случалось, что дети же должны были исполнять для своего учителя разные мелкие поручения — ловить рыбу, собирать ягоды, грибы и т. п. <…> Но у духовных можно было выучиться обыкновенно только грамоте: <…> то есть не только геометрии, геодезии и фортификации, но даже арифметики не преподавалось. <…> Разных пансионов по городам, которые завелись позже в довольно большом числе, тогда еще не было вовсе, и добыть учителя было очень нелегко; найти возможность учиться арифметике, геометрии и черчению у какого-нибудь артиллерии штык-юнкера, гарнизонного школьника (то есть ученика гарнизонной школы) было уже удачей, хотя часто они учили без всяких объяснений правил, не могли растолковать ученику ни одной задачи, так что ученик писал наугад разные цифры и робко подавал свое писание. А тогда такой учитель осыпал ребенка бранью, стирал с доски его цифры, ставил свои и приказывал переписать это в тетрадь, которая показывалась отцу и т. п.; более достаточные нанимали какого-нибудь отставного поручика»