Кутепов: Мираж - [31]

   — Такие настроения существуют, и я даже знаю без сообщений неизвестного фамилии некоторых офицеров, держащих связь с Красновым, — с некоторой усталостью в голосе сказал Деникин.

   — Под трибунал и расстрелять! — будто отрезал Кутепов.

   — Нет, Александр Павлович, они не так опасны, чтобы поступать резко. Добровольцы заключили с командованием армии контракт на 4 месяца. Срок на исходе. Кто желает к Краснову или к Вильгельму — не держим. Уверен — таких будет мало. Вы не уйдёте?

   — Антон Иванович! Мы с вами сражались против немцев для того, чтобы победить их. И мы ещё победим.

   — Это слово настоящего русского офицера. Однако разномыслие касается не только отношений к немцам. Куда мы пойдём? За что будем бороться, что напишем на наших знамёнах. С ведома Михаила Васильевича Алексеева я подготовил Наказ. Вы — один из первых его читателей. Прошу.

«I. Добровольческая армия борется за спасение России путём:

1 — создания сильной дисциплинированной и патриотической армии; 2 — беспощадной борьбы с большевизмом; 3 — установления в стране единства государственного и правового порядка.

II. Стремясь к совместной работе со всеми русскими людьми, государственно мыслящими, Добровольческая армия не может принять партийной окраски.

III. Вопрос о формах государственного строя является последующим этапом и станет отражением воли русского народа после освобождения его от рабской неволи и стихийного помешательства.

IV. Никаких отношений ни с немцами, ни с большевиками. Единственно приемлемые положения: уход из пределов России первых и разоружение и сдача вторых.

V. Желательно привлечение вооружённых сил славян на основе их исторических чаяний, не нарушающих единства и целостности Русского государства, и на началах, указанных в 1914 году русским Верховным главнокомандующим».

Кутепов нередко выражал несогласие с мнением начальника, но делал это в дозволенных рамках воинской субординации, однако он мог и резко возмутиться и грубо высказаться, правда, не затрагивая начальника лично. Такой момент настал. Прочитав документ, Кутепов почувствовал себя выброшенным из этой жизни, что осталась честным русским офицерам: он не увидел в ней себя. О нём забыли! Он не нужен той России, которую хочет создать Деникин!

   — Вы пропустили здесь главное, Антон Иванович! Вы забыли, что Россия — это Российская империя с живым и здравствующим монархом Николаем Александровичем, у которого силой отняли престол! Я лейб-гвардеец, как и все мы, гвардейцы, клялся императору служить ему до конца. А нас вы забыли. Мы не нужны вам? Хорошо. Мы уйдём и будем сражаться за Царя, за Родину, за Веру, как поют наши офицеры... Вы думали, что мы пойдём сражаться за учредилку или ещё за какое-нибудь подобное собрание? Нет, Антон Иванович! Разрешите откланяться...

   — Подождите, Александр Павлович, — спокойно, с добродушной улыбкой ответил Деникин на резкое высказывание полковника и предложил ему занять кресло. — Не один вы так отнеслись к документу, но есть и другие, противоположные мнения. Я учитываю всё и выслушиваю всех. Хотел бы собрать всю армию и поговорить обо всём, о наших планах, о России, какую мы хотим восстановить. Но для этого нет подобающего помещения. Поэтому я решил собрать всех командиров, вплоть до командиров взводов.

Он поднялся и пригласил Кутепова пройти с ним. Двустворчатые широкие двери, пахнувшие свежей краской, вели в многооконный светлый зал, заставленный скамьями. Стены зала тоже были свежеокрашены в ярко-жёлтый цвет. Открытые окна, зелень, птицы, солнце — жизнь... Но Кутепова пейзажи никогда не волновали, к тому же он ещё весь кипел.

   — Гвардия вас не поймёт! — продолжал он. — Гвардия сражается за монархию, а не за учредилку или каких-то там атаманов, место которых — виселица...

Спокойствие Деникина гасило ярость и вызывало уважение. Кутепов знал, что генерал из простых, сын николаевского солдата, дослужившегося до майора. Мужик. Спокоен, себе на уме, знает, что всё пойдёт чередом: весна, лето, урожай. Кутузов был таким.

   — Александр Павлович. Мы все поймём друг друга. Мы же русские люди, — подвёл итог сказанному Деникин и на прощанье неожиданно добавил: — Что касается того доноса, так мои контрразведчики установили, что он написан левой рукой.

   — Найду доносчика — расстреляю сам.

В Екатеринодарском ЧК Клинцов и Заботин допрашивали чудом оправившегося после тяжелейших ранений человека — выходца с того света. Фамилии не было — осталась на том свете: в списке расстрелянных. Вернее, они не допрашивали, а беседовали — человек-то свой. Выжил, выполз из-под груды тел, дополз до добрых людей. Теперь вместо правого глаза — морщинистая ямка, левый — едва видит, правая нога не сгибается, грудь и живот в шрамах... При этом голос вдруг открылся — певучий баритон, прошибающий до слёз.

Конечно, не допрос шёл, а сердечный разговор. И на столе не протоколы, а почему-то старая, видавшая виды бандура, почерневшая, исцарапанная, но струны новые — поблескивают.

   — И светило нам ясно солнышко, — нараспев говорил одноглазый, — и всходы На вершинках зеленели, и грачи кричали, а они стали против нас с винтовками, штыки примкнуты, и красивый молодой офицер верхом с нагайкой крикнул: «Пли!»