Куст ежевики - [4]

Он был небрит, нечесаные волосы торчали клочьями, на лице выделялись седые усы грязно-серого цвета; и, как всегда, глаза его ощупали ее всю, и она подумала, что он, может быть, даже знает, почему она здесь, и прикидывает в уме, какую из этого можно извлечь выгоду.

Она отвернулась и стала смотреть в противоположное окно. Паркер спросил:

— Пожар, что ли, был, Гай?… Кстати, как это ты умудрился так быстро добраться сюда?

Гай ответил, что ему позвонили из больницы. Он встретил Фрэн недалеко от автобусной остановки и привез ее сюда, так как могла потребоваться ее помощь. Хорошая медсестра незаменима в таких случаях.

— Да, — сказал Паркер. И после паузы спросил: — Гостила в Фалмауте[3], Фрэн?

Она с усилием повернула голову в его сторону и заставила себя твердо посмотреть ему в глаза.

— Да… У знакомой медсестры… Когда доктор Монфорд увидел меня, я только что вышла из автобуса.

— Да, — сказал Паркер полуутвердительно, полувопросительно. — Повезло.

— Повезло, — подтвердил Гай. Он кивнул на прощанье и выехал на шоссе.

Некоторое время они молчали. Фрэн украдкой посмотрела в зеркало на лицо Гая. Он выглядел озабоченным, погруженным в свои мысли. Она отвела взгляд и стала смотреть вперед, на скользкую дорогу. По обеим сторонам ее росли чахлые сосны. Потом они миновали пруд, крошечный огородик, хлебное поле. Промелькнула ветряная мельница странных очертаний. Наперерез им выскочил заяц, пробежал несколько метров впереди машины и прыгнул в кусты. Шуршали шины. Гай, не отрываясь, смотрел на дорогу, а ей хотелось кричать — так невыносима была эта жуткая тишина.

— Фрэн, — сказал он наконец, — абсолютно ни к чему вести себя согласно официальной версии. И если я солгал Паркеру Уэлку, то лишь потому, что, как ты, наверное, сама понимаешь, он может напечатать в «Кроникл» все, что угодно. Даже если это кого-то больно заденет.

— Именно этого он и добивается. Напакостить человеку — самое большое для него удовольствие.

— Но он не узнает. Нет никакого повода для беспокойства.

Гай протянул ей сигарету, щелкнул зажигалкой. У Фрэн так дрожали руки, что ей пришлось ухватиться за него. Его рука была большая и теплая, и ей понравилось, как он сжал ее пальцы, чтобы успокоить. Надо было сейчас же сказать, объяснить ему, почему она оказалась в «Робинз нест» с Бертом Мосли, почему и в других местах тоже была с ним. Это чрезвычайно важно для нее. Если бы он знал… если бы он действительно знал, что происходит в ее душе…

Но почему-то вместо этого она начала рассказывать о своем детстве.

— Ты знаешь, я родилась в Индиане. В городе Сагаморе. Он еще меньше Ист-Нортона. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я уехала оттуда учиться на медсестру. Я помню это так ясно, хотя… хотя, конечно, восемь лет не такой уж и долгий срок. Но я помню, как будто это было вчера, и воскресную школу, и мое розовое платье, и собаку по кличке Альфред. Это был громадный ирландский сеттер, даже больше твоего Цезаря. Помню моего первого друга… Мне было тогда четырнадцать лет, и он был еще ребенок… Совершенный ребенок, хотя и старше меня на два года… Я хочу сказать, что мне приходилось делать вид, что я влюблена в него. Конечно, он мне нравился, но не более… Видишь ли, с Бертом то же самое. Он очень способный адвокат, к тому же честолюбив… привлекательный и сильный мужчина, но в некотором смысле это почти ребенок, и…

Она говорила и говорила, все быстрее и быстрее, слова лихорадочно наскакивали одно на другое, она пыталась объяснить, какие, почти материнские чувства она испытывает к Берту, как жалеет его. Она говорила такие вещи об их отношениях, о которых никогда никому не рассказывала раньше и о которых не должна была говорить и теперь.

— Уверен, что ты иногда скучаешь по своему городку.

Шуршали шины. Щелкали «дворники». А она думала, какой он хороший, сильный, красивый и как тонко он все понимает.

Вертолет поднялся над кромкой леса и завис над ними, как огромная стрекоза.

— Лэрри Макфай? — спросила она.

Гай кивнул, и они в молчании продолжали свой путь сквозь дождь.

Глава II

Больница «Миллз мемориал» находилась рядом с библиотекой, у единственного светофора на развилке, где Главная улица отделялась от шоссе с щебеночным покрытием и тянулась восемь миль до Гианниса[4]. Название свое она получила по имени вдовы одного нью-йоркского миллионера, некоей миссис Сайрес Миллз, которая завещала большую часть состояния на перестройку своего огромного летнего дома под больницу, так необходимую городу. И хотя ее завещанием распорядились мудро, все же больница не удовлетворяла нужд города. Серое, громоздкое здание в викторианском стиле возвышалось над библиотекой, его мансарды выходили на все стороны, а над шиферной крышей торчали красные трубы. Портик нависал над извилистой, покрытой гравием аллеей, стены здания обвивал плющ, к ним устало льнули и кусты рододендронов, стараясь выжить в песчаной почве.

Это была больница на тридцать восемь коек с плохо укомплектованным штатом. Девять постоянных медсестер жили в переоборудованной конюшне. Лифты, правда, установили, но операционная и рентгеновский кабинет были расположены очень неудобно.