Кусака - [19]

— У тебя есть, что еще сказать? — поторопил Рик.

Вэнс ощутил на себе сотни глаз, глядящих из окон дрянных домишек. Он знал: тут ему не выиграть никак, вся Окраина — это огромный Кортес-парк. Вэнс тревожно взглянул на панка с кнутом, понимая, что этой проклятой штуковиной Зарра Альхамбра способен выбить глаз ящерице. Он ткнул толстым пальцем Рику в лицо.

— Я тебя предупреждаю! Чтоб после захода солнца никаких Гремучек в Инферно не было, слышишь?

— Э? — Рик приложил руку к уху.

На другой стороне улицы расхохотался Зарра.

— Заруби себе на носу! — сказал Вэнс и сел в патрульную машину. — Заруби себе на носу, умник! — крикнул он, как только дверца закрылась. Полоска на ветровом стекле приводила шерифа в ярость, и он включил дворники. Ручеек превратился в грязное пятно. До него донесся их смех, и лицо Вэнса запылало. Он дал задний ход, быстро доехал по Второй улице до Республиканской дороги, резко развернул машину и с ревом помчался через мост в Инферно.

— Большой начальник! — гикнул Зарра. Он поднялся. — Надо было вмазать ему по толстому заду, а?

— В другой раз. — Сердце Рика колотилось уже не так сильно; во время стычки с Вэнсом оно стучало, как сумасшедшее, но парнишка не посмел выказать и тени страха. — В следующий раз можешь отстегать его по первому классу. Можешь разбить ему яйца.

— Ха-ррр-рашо! Круши, мужик! — Зарра, салютуя, выбросил левый кулак кверху в приветствии Гремучих Змей.

— Круши. — Рик неохотно вернул приветствие. Он увидел приближающихся Чико Магельяса и Пити Гомеса, выступавших задорно и важно, как если бы под ногами лежал не потрескавшийся бетон, а чистое золото. Они направлялись на угол, чтобы успеть на школьный автобус. — Потом, — сказал он Зарре, поднялся по ступенькам и вошел в коричневый дом.

Задернутые занавески не пропускали внутрь солнечный свет. Там, где на серые обои падало солнце, они выгорели и стали бежевыми, а на стенах висели в рамках изображения Иисуса на фоне черного бархата. В доме пахло луком, тортильей и бобами. Половицы под ногами Рика страдальчески застонали. Он прошел коротким коридором к двери возле кухни и легонько постучал. Ответа не было. Он несколько секунд подождал и постучал еще раз, гораздо громче.

— Я не сплю, Рикардо, — ответил по-испански слабый голос немолодой женщины.

Затаивший было дыхание Рик выпустил воздух из легких. Он знал: однажды утром он подойдет к этой двери, постучится и не получит ответа. Но не сегодня. Рик отворил дверь и заглянул в спаленку, где были задернуты занавески и электрический вентилятор месил тяжелый воздух. В комнате стоял запах, напоминающий фиалки на грани гниения.

На кровати под простыней лежала худенькая пожилая женщина. Седые волосы рассыпались по подушке кружевным веером, смуглое лицо сплошь покрывали глубокие трещинки и морщинки.

— Я ухожу в школу, Палома, — теперь Рик говорил нежно и внятно, совсем не так, как только что на улице. — Тебе что-нибудь принести?

— Нет, грасиас. — Старуха медленно села и сухощавой рукой попыталась поправить себе подушку, но Рик был тут как тут и помог. — Ты сегодня работаешь? — спросила она.

— Си. Буду дома около шести. — Три дня в неделю Рик после школы работал в магазине скобяных товаров и, позволь ему мистер Латтрелл, работал бы дольше. Но получить работу было трудно, да и за бабушкой требовался присмотр. Каждый день кто-нибудь из добровольного церковного комитета приносил ей ленч; соседка, миссис Рамирес, время от времени забегала взглянуть, как она, да и отец Ла-Прадо тоже часто заходил, но Рик не любил надолго оставлять бабушку одну. В школе он терзался страхом, что Палома может упасть, сломать бедро или спину и лежать, страдая, в этом жутком доме, пока он не придет домой. Но без денег, которые он получал в магазине, обойтись было нельзя, как ни крути.

— Что за шум я слышала? — спросила Палома. — Какая-то машина гудела. И разбудила меня.

— Ничего. Просто кто-то проезжал мимо.

— Я слышала, кричали. На этой улице слишком шумно. Слишком беспокойно. Когда-нибудь мы будем жить на тихой улице, правда?

— Правда, — ответил он и погладил тонкие седые волосы бабушки той же рукой, что взлетала вверх в салюте.

Она потянулась вверх, схватив Рика за руку.

— Будь сегодня хорошим мальчиком, Рикардо. Учись хорошо, си?

— Постараюсь. — Он заглянул бабушке в лицо. Бельма на глазах были бледно-серыми, и Палома почти ничего не видела. Ей был семьдесят один год, она перенесла два микроинсульта и до сих пор сохранила большую часть зубов. Паломой — голубкой — ее прозвали за то, что она рано поседела. Настоящее имя, имя мексиканской крестьянки, было практически непроизносимо даже для внука. — Я хочу, чтобы ты сегодня была осторожна, — сказал он. — Поднять занавески?

Она покачала головой.

— Слишком светло. Но после операции мне будет хорошо. Тогда я все буду видеть — даже лучше, чем ты!

— Ты и так видишь все лучше меня, — Рик нагнулся и поцеловал ее в лоб. И опять почувствовал запах умирающих фиалок.

Ее пальцы наткнулись на один из кожаных браслетов.

— Опять эти штуки? Почему ты их носишь?

— Просто так. Мода такая, вот и все. — Он отнял руку.

— Мода. Си. — Палома слабо улыбнулась. — А кто завел такую моду, Рикардо? Может, кто-то, кого ты не знаешь и кто тебе совсем не понравился бы. — Она постукала себя по голове. — Вот чем пользуйся. Живи по своей моде, не по чужой.