Куртизанка - [73]

После уроков эротики, данных ей Франсуазой на прошлой неделе, Симона вынула из иудейского молитвенного покрывала Кира две записки и прижала их к оконному стеклу, чтобы сквозь них проходил солнечный свет. Глаза у нее защипало при виде лакмусовых чернил, которые уже утратили яркость, кровоточащих надписей, исчезающего отпечатка его большого пальца: «не скорби о моем уходе…» В одной из записок было упомянуто имя Мердад и его адрес в Персии, в другой — адрес месье Амира в Бугивале. Она бы предпочла лично встретиться с месье Амиром в канун Нового года. Но ей досталась лишь записка, которую он вручил Франсуазе.

Все это дело представлялось ей чрезвычайно запутанным. Она подозревала всех и никого: шаха, его министра двора, Мердада, которому доверял Кир, и на мгновение заподозрила даже Биарда, которому была обязана жизнью. Ну а пока она не имела на руках никаких конкретных доказательств, и месье Амир оставался ее единственной надеждой.

Она собрала волосы узлом на затылке, и в ее рыжих кудрях серебром засверкала злополучная прядь. Глядя на себя в зеркало, она вспомнила Кира: неглиже янтарного, фиолетового и золотистого тонов, так возбуждавших его — сочные, как он их называл; близкие отношения с ним, которые она выставляла напоказ — зане кошгеле ман, моя восхитительная, прелестная жена.

Она накинула его молитвенное покрывало себе на плечи, погружаясь в его запахи кардамона и табака, и села за свой письменный стол, взяв в руки его ручку с широким пером, чтобы составить ответ месье Амиру. Она написала, что принимает его приглашение, и добавила, что согласна с тем, что из-за большого расстояния и частых грозовых бурь ей лучше провести уик-энд в его поместье с семьей.

Экипаж покатился быстрее, и поля лаванды растаяли вдали. Мадам Габриэль и Альфонс уложили в карету съестные припасы, питье и одеяла. В кармашке за спинкой сиденья покоилась фляжка с абсентом. На случай грозы Франсуаза вручила ей зонтик. Симона откинулась на спинку сиденья, ощущая, как встречный ветер нежно касается ее лица. Запах мужского пота и лошади не мешал ей, она закрыла глаза и мысленно вернулась к Киру.

Тогда они провели весь день на поляне, которую экипаж уже давно оставил позади. По форме рук и жестам незнакомцев, приезжавших полюбоваться галереями мадам Габриэль, она составляла портреты о сексуальных наклонностях, с интимными подробностями, слегка приукрашенные. Вскоре язык ее рук превратился в предварительную любовную игру. Они забыли о неоткупоренной бутылке вина, позабыли о завтраке и растворились в объятиях друг друга. Потом, много позже, лежа на одеяле, он привлек ее к себе, а заходящее солнце раскрашивало горизонт в пурпурно-фиолетовые тона. В глазах его мерцали озорные искорки, и он пообещал ей апартаменты на рю дель Аркад, неподалеку от Вандомской площади: «чтобы ты могла бродить по близлежащим лавчонкам и покупать украшения».

А Симона, понимая, что он имел в виду Франсуазу и мадам Габриэль, покровители которых поселили женщин в дорогих апартаментах в этом районе, предложила ему жениться на ней и увезти ее в Персию.

«Персия — это край света, — сказал он, — тебе там может не понравиться».

— Мне всегда хотелось увидеть край света, — заверила она его.

Она водила его по своему Парижу, и они любовались арками и мостами. Он целовал ее под Триумфальной аркой, а она показывала на двенадцать проспектов, расходившихся от нее лучами во все стороны — архитектор был помешан на геометрической строгости.

«Гениальность — это умение подмечать мельчайшие подробности и обладать интуицией, чтобы распознать прекрасное и оставить его как есть», — заметил он тогда.

Убийцы положили всему этому конец.

— Мадемуазель, мадемуазель, c'est ici? Oui? Это здесь, да? Дорога сужается. Коляска дальше не пройдет.

Симона открыла глаза. Экипаж прибыл в Бугиваль. Большую часть дня она провела, не испытывая ни голода, ни жажды. Она распорядилась, чтобы кучер подыскал место для ночлега, а в понедельник ожидал бы ее на этом месте. Она взялась за ручку небольшого саквояжа, в котором лежали ее ночная рубашка и перемена одежды. Сунув револьвер за корсет, она вышла из коляски.

Симона шла вдоль холмов на берегах Сены, холмов, увековеченных на полотнах Моне, Ренуара и Писсарро. Солнечные лучи отражались от крыш сельских домиков, в беспорядке разбросанных по деревушке Вуазан. В холмах гуляло звонкое эхо — это на террасах кафе устанавливали металлические столики. Она встряхнула головой, отогнав прочь воспоминания, и направилась по извилистой рю де Вуазан, потом миновала рю де ла Машен, именно отсюда гидравлический насос «Машен де Марли» качал воду из Сены для Людовика XIV, в его дворец в Версале. Симона подумала о том, что мадам Габриэль решила воспроизвести частичку роскоши Версаля в своем шато Габриэль, и это ей вполне удалось. Впрочем, то же самое можно было сказать и обо всех проектах, за которые принималась ее бабушка. Но если говорить о ее усилиях сделать из своей внучки достойную продолжательницу рода д'Оноре, то бабушку постигла поистине грандиозная неудача. Симона сбежала из дома, влюбившись в перса, и вернулась обратно вдовой, которая не могла думать ни о чем, кроме мести. Она пересекла аллею столетних дубов на берегу реки. Люди собирались на вечерние танцы на маленьком островке посередине реки, известном под названием Камамбер, поскольку он напоминал кусочек сыра этого сорта. Через несколько часов танцы начнутся в танцевальных залах по обе стороны реки, на прогулочных пароходиках и в плавучих кафе.