Курс истории древней философии - [139]

По мнению Аристотеля, Платон справедливо признает реальность общего, универсального. Аристотель совершенно сходится с ним в этом отношении. Без допущения ειδη, т. е. общих видовых и родовых начал или идей, определяющих собою все вещи, их нельзя было бы понимать. Если бы не было ничего общего, ничего «единого о многом» (εν χατα πολλών), ςо не было бы знания: ибо знание направляется на общее и не может охватывать совокупности вещей в отдельности. Если бы не было ничего общего, объемлющего частное, то возможно было бы только ощущение, а не знание, не понятие.

Далее, не было бы ничего вечного и неподвижного. Не было бы различий: ибо все различия вещей определяются их свойствами, а свойства суть нечто общее; не было бы родов и видов, которые суть нечто действительное.

Стало быть, есть нечто «единое во многом»: есть универсальные родовые понятия, относящиеся ко многим единичным предметам, имеющие реальное бытие, действительное основание. Но их не следует разделять χωριζειν, χωριστον ποιετν ξт вещей: «единое во многом», εν χατα πολλών, νе следует превращать в εν παρτα τα πολλα («εдиное отдельно от многого»), как это делает Платон с идеями.

Немыслимо, чтобы сущность была вне того, чего она есть сущность. Нет человека вне людей; но вид (ειδοζ) – βнутренне присущ вещам (ενυπαρχει), κак та форма (μορφη), κоторая делает каждую вещь тем, что она есть. Итак, спрашивается, что же есть сущность? Она не есть отвлеченное понятие, не есть что-либо общее (χοινον, χοινη χατηγορουμενον). о, что присуще многому, что сказывается во многом, не есть вещь или сущность. Сущность (ουσια) εсть лишь индивидуальное существо – τοδε τι, χαθ εχαστον, νе человечество, а человек – οδε ο ανθρωποζ. Ρледовательно, сущность есть то, что не может сказываться о каком-либо другом подлежащем, но то реальное подлежащее, о котором все сказывается.

Но тут-то и возникает самая большая трудность – παδών χαλεπωτατη απορια. Εсли существуют только единичные вещи, то как можно их познавать или правильно мыслить в наших общих понятиях? Ведь знание направляется не на единичное, а на общее. На вопрос, «что такое это за вещь» – τι εστι θли τι ην το πραγμα τουτο –  по необходимости даю общее определение. Аристотель следующим образом решает этот вопрос: сущность вещи в самой ее индивидуальности определяется общим видом или формой, которая в ней воплощается. Сущность вещи есть данная форма в данной материи, το συνολον, ρочетание материи и формы – ουσια οντωζ ώζ συνθετη; ρущность вещи есть внутренне присущая ей видовая форма – η ουσια γαρ εστι το ειδοζ το ενον (Met. VII, 11, 1037a 29).

Здесь миросозерцание Аристотеля резко отличается от платоновского: подобно Платону он признает общие начала, но видит их как реализацию лишь в единичных вещах. Однако он не становится на сторону киников, утверждающих, что общие начала суть лишь наши субъективные понятия, – слова, которым в действительности ничто не соответствует; он признает, что общие начала, общие формы существуют, но не отдельно от вещей, а в самих вещах, в самой конкретной действительности. Поэтому Аристотель допускаетвозможность познания лишь в форме общих понятий и ставит задачей научного исследования раскрытие общих законов в индивидуальных явлениях. Так он учит во всем: недаром он является творцом сравнительной анатомии: он старается открыть единство форм в разнообразии индивидуумов.

Аристотель видит капитальную проблему философии в отношении общих понятий к вещам. Что такое роды и виды и как они относятся к индивидууму, к единичному существу или единичной вещи? Он превосходно сознает трудности этой проблемы и намечает свой путь к ее решению. Бесформенная вещь не есть вещь, а разве лишь «вещество», т. е. «материал» (υλη) θли возможность вещи; отвлеченная форма или родовое понятие также не есть действительная вещь, действительное существо, или сущность (ουσια). Δействительная вещь есть конкретная, воплощенная форма; она есть целое, состоящее из материи и формы. Но таким образом оказывается, что простых сущностей нет, что каждая действительная сущность есть нечто сложное и притом нечто сложное по самому понятию своему. Это у Аристотеля не продумано до конца, и отсюда – множество противоречий его метафизики, необычайная запутанность некоторых основных ее понятий. При всем отличии своем от Платона, он не может вполне порвать связи с его учением об универсальных сущностях – идеях; и это противоречие сказывается в его онтологии.

Если мы возьмем Index Aristotelic Боэция, это драгоценнейшее пособие при изучении Аристотеля, и откроем его на слове «ουσια», ςо увидим, в сколь различных смыслах употреблял Аристотель это слово:

1. ουσια ξпределяется у него как υποχειμενον εσχατον, ςо подлежащее, которое ни о чем не сказывается, но о котором сказывается все остальное: только единичная субстанция, единичное существо есть сущность (το χαθ εχαστον η ουαια… τών χαθολου λεγομενων ουδεν ουσια).

2. Тем не менее сущностями называются в известном смысле также виды и роды, поскольку видом и родом определяется существо вещи – то, что она есть (το τι εστι); ΐристотель даже юветроды и виды «вторичными сущностями» (δευτεραι ουσιαι).