Курган - [11]

Сами Древние были наполовину призраками; говорили, что они больше не старятся, хотя и не производят потомства, пребывая в вечном равновесии между миром вещественным и ирреальным. Все же изменения в их организме нельзя было назвать полными, ибо им был необходим воздух, чтобы дышать. Ради притока свежего воздуха провалы пещер на дне каньонов оставались незамурованными, в противоположность прежним выходам на равнинах. Многие из пещер, добавлял Разъяренный Бизон, лишь в начале спуска имели естественное происхождение. Старейшины племени рассказывали, что, когда мир был совсем молодым, Древние спустились со звезд и выстроили в недрах города из чистого золота, избегая непригодной для жизни поверхности. От них берут начало все земные расы и народы, хотя никто не может даже предположить, с какой звезды — или туманности среди звезд — прилетели пришельцы. Укрытые в глубине города оставались полны серебра и золота, но людям, если их не оберегала магия Древних, лучше было держаться подальше от этих сокровищ.

Уродливые твари, на которых они ездили верхом и которых использовали для других целей, имели слабую примесь человеческой крови. Индейцы зловещим шепотом передавали, что твари были плотоядны и — как и их хозяева — предпочитали человеческое мясо. Хотя сами Древние давно утратили способность к продолжению рода, в их городах существовал класс полулюдей-рабов, служивших пищей для человеческого и звериного населения. Кто попадал в него, оставалось тайной, но в услужении у этого класса находился еще более низший — реанимированных трупов. Древние умели приводить мертвые тела в механическое движение, которое могло длиться практически бесконечно и управлялось потоком мысли. Разъяренный Бизон говорил, что все подземные жители общаются только посредством мысли: после эонов развития и открытий речь считалась грубой и ненужной, за исключением религиозных церемоний и эмоционального выражения. Они поклонялись Йигу, Великому Отцу Змей, и Ктулу, похожей на осьминога твари, которая перенесла их со звезд. Обоим чудовищам воздавали человеческие жертвы, описывать которые Разъяренный Бизон наотрез отказался.

Замакона был зачарован рассказом индейца и решил следовать за ним к провалу на дне каньона. В легенды о подземных властителях он не верил, ибо весь опыт экспедиции, последовавшей в поисках индейских мифов, был сплошным разочарованием. Однако Замакона сразу почувствовал, что какие-то неизведанные тайны могут скрываться в темном жерле провала. Поначалу он пытался убедить Разъяренного Бизона рассказать обо всем Коронадо, обещая защиту против генеральского гнева, но пйзже решил, что будет лучше, если он отправится в одиночку. Чем меньше участников предприятия, тем большие богатство и слава выпадут на его долю. В случае успеха он может превзойти самого Коронадо и стать в Новой Испании фигурой более влиятельной, чем даже вице-король дон Антонио де Мендоса.

7 октября 1541 года, ближе к полночи, Замакона выскользнул из испанского лагеря возле дерновой деревушки, чтобы встретиться с Разъяренным Бизоном и начать долгое путешествие к югу. Желая по возможности облегчить свое снаряжение, он не надел обычного тяжелого шлема и панциря. О подробностях путешествия в рукописи почти не сообщается, хотя прибытие к Большому Каньону Зама-кона помечает 13 октября. Спуск по густо заросшему склону не отнял много времени, и, несмотря на то что в полумраке низины ущелья индеец с трудом отыскивал знакомые приметы, дверь была наконец найдена. Небольшое отверстие в скале окаймляли монолитные блоки песчаника с полустершимися надписями и рисунками; рядом лежали переломленные посредине останки каменных створок. Высота входа равнялась примерно семи футам, ширина не превосходила четырех. В плитах упавших створок на месте источенных ржавчиной петель и запоров виднелись сквозные отверстия.

При виде чернеющего провала Разъяренный Бизон торопливо сбросил с плеч свою ношу; казалось, он был испуган. Он снабдил Замакону запасом смолистых факелов и провизией и честно проводил его до цели, однако никак не желал разделить приключение, что лежало впереди. Зама-кона отдал индейцу груду безделушек, специально захваченных для подобного случая, и взял с него слово вернуться к каньону через месяц, чтобы проводить через равнину Песос. Выступ скалы над их головами был избран местом встречи: прибывший первым разбивал лагерь и дожидался партнера.

В рукописи Замакона выражает завистливое восхищение выдержкой и верностью индейцев — сам испанец так и не выполнил этого соглашения. В последний момент Разъяренный Бизон пытался отговорить его от рискованного предприятия, но вскоре понял тщетность своих попыток и сдержанно распрощался. Прежде чем зажечь первый факел и углубиться в зияющее отверстие, испанец проводил взглядом гибкую фигуру индейца, торопливо и, кажется, с облегчением взбирающегося вверх между деревьями. Последняя нить, связывавшая Замакону с миром, оборвалась, хотя в тот день он еще не догадывался, что больше никогда не увидит — в общепринятом смысле этого слова — другого человеческого существа.