Курение мака - [7]

– Это все, что ты можешь сказать?

Он откинулся на стуле и начал излагать все то, что только что услышал от меня, точь-в-точь как судья при оглашении приговора в Королевском суде:

– Кто-то приучил Чарли к наркотикам; сначала она думала, что это пустяки, безобидное удовольствие, но все глубже и глубже впадала в губительную зависимость. Она отправилась в далекую поездку и, вероятно нуждаясь в деньгах для удовлетворения своей привычки, согласилась доставить партию наркотиков, поймана и теперь томится в тюрьме.

– Об этом я тебе и толкую!

Он сочувственно уставился на меня:

– Да.

Я взглянул на дубовый крест над каминной полкой, и мне захотелось снять его со стены и треснуть им хорошенько родного сына. Чего же я от него ждал? И тут я понял, зачем нахожусь здесь. С моей стороны это было отчаянной и бесплодной попыткой воссоздания моей разрушенной семьи.

– И ты летишь в Таиланд, чтобы повидаться с ней? Потом он заговорил о себе. О том, как много времени отнимают у него дела церкви. В свои двадцать пять он был там старостой. О том, как много людей зависят от него. О том, что его дом – место «восхваления Господа». О том, что если бы даже ему удалось выкроить время…

– Постой, постой, – сказал я. – Из всех тех, кто мог бы быть мне полезен в поездке в эту восточную глушь, ты занимаешь последнее место в списке, сынок.

Ему удалось выразить на лице облегчение и оскорбленное достоинство одновременно. Затем он воздел палец к потолку.

– Давай завершим день с пользой, – предложил он. – Давай помолимся за Шарлотту.

Он сложил руки, закрыл глаза, потупил голову и начал:

– О Господи…

Но тут я его остановил:

– Не валяй дурака, Фил. Я ведь твой отец. Отец, а не церковный придурок, ушибленный Евангелием. Понятно?

Он покраснел.

– Послушай, – сказал я на этот раз мягче. – Послушай, я пришел, чтобы ввести тебя в курс дела. Мне ничего от тебя не нужно. Мне не нужно, чтобы ты вместе со мной отправлялся в Азию. Мне не нужно, чтобы ты оставлял свою паству и спасал сестру. Мне не нужны твои молитвы. Просто я подумал, что ты, может быть, захочешь узнать, что творится в твоей семье. – В моих словах вновь почувствовалось раздражение. – Просто я так думал.

– Конечно, я хочу знать, – сказал он. – Я беспокоюсь за всех вас.

– Приятно слышать, Фил. – Но ирония имела обыкновение отскакивать от его брони.

Я чувствовал себя усталым, не к месту и собирался уйти. Фил стал почти чужим, помощи от него было не дождаться. Для него были важны дела Господни, а семья воспринималась как помеха на избранном пути.

Поднявшись с кресла, я сказал, что ухожу, и протянул руку на прощание… Помню, он обнимал меня, пока ему не исполнилось двенадцать.

– Но ты даже не притронулся к чаю! – запротестовал он.

– Нет.

– Эх, пропала заварка! – сказал Фил.

5

Мик Уильямс сказал, что заглянет ко мне домой во вторник, перед викториной. Он еле протиснулся в мою крохотную квартирку, сметая дверью с порога рекламные проспекты. В руках у него было два пластиковых пакета с переспелыми бананами, треснувшими дынями, помятыми киви и авокадо. Оглядевшись, он выдохнул: – Господи помилуй!

Пожалуй, такой закоренелый холостяк, как Мик, имел основания считать свою жизнь обустроенной куда лучше, чем это пока удавалось мне.

Несмотря на внешнюю грубость, он был довольно щепетилен, придавал значение бытовым мелочам и, попав ко мне в дом, придирчиво огляделся по сторонам. Смотреть, по правде, было не на что. На полу – ковер, на окне – назойливые пестрые занавески, те, что повесила Шейла. Вот и все. У меня даже стульев не было – сидеть можно и на кровати.

На полу лежали дюжины две книг. (Я люблю научную фантастику, детективы, ужасы – словом, все, где есть приличный сюжет. Если сюжета нет, книга не для меня.) Чуть в стороне – упаковки фольги из-под готовых обедов, несколько банок из-под пива, пара пустых бутылок виски, пустая бутылка «Курвуазье»… Конечно, местечко было не подарок, но Мика больше всего удивило то, что я обхожусь без телевизора.

– А как же телевизор?

– Нету.

– Да ну!

– Он мне не нужен.

– Не смеши меня! У меня есть второй, можешь взять. Диагональ – двадцать два, телетекст. Я тебе принесу. И запасной видик тоже. Возьми, пригодится.

Я попросил его не беспокоиться, но он настаивал. Не знаю, что со мной случилось, но как-то кровь бросилась в голову. Уши раскраснелись, лицо горело. Я не из крикунов, но я слышал, как ору, и даже собственного голоса не узнавал. Я почти вопил:

– Я не хочу телевизора! Не хочу! Никакого гребаного эфира! Ни телегребаного, ни видеогребаного! Ясно? Не хочу!

Все это звучало по-дурацки, но я продолжал в том же духе, пока не заметил, что Мика эта вспышка не удивила и не встревожила. Он еле сдерживал улыбку, а мне было не по себе.

– Прости.

– Не хочешь – не надо, – спокойно сказал он. Ну, после этого я немного успокоился, и мы поговорили про всю ту чушь, что нам лепят с экрана. Мик перечислил программы, исполнителей и ведущих всех этих презентаций и ток-шоу.

Потом он кивнул в сторону стопки книг:

– Книжки-то стоящие?

К этому времени наша беседа приобрела доверительную тональность, и у меня возникло искушение объявить, что и в них тоже чуши хватает; похоже, на такой ответ он и рассчитывал.