Курбан-роман - [32]

Но вскоре Пако понимает, что никогда не признается Гильермо. Ведь его друг так возбужден, так обрадован. Он просто светится от счастья. И ему, Пако, как-то неудобно теперь разочаровывать друга, признаться, что заснул. Что не выдержал бессонной ночи и заснул, как ребенок, прямо в кресле, а потому этой ночью он ничего не мог видеть. И что он вовсе не может печатать на машинке, он вообще отродясь на ней не стучал. Он ведь всегда пользуется карандашом и ластиком, когда его манит к себе лунная белизна бумаги.

Баскетболисты (Из цикла «Провинциальная солянка»)

Боря Батистов – двухметровый детина, с вытянутыми коленками щек, с ногтями, не стриженными на ногах, и обгрызенными хлеборезкой-зубодробилкой на руках, постоянно находился рядом с мамкой-нянькой. Варила ли она суп или лук, или яйца в луковой шелухе, что так похожи на трусы (белок) в стиральной машине и в кале (желток), когда они стираются вместе с носками.

– Ну, и слава Богу, – говорила мамка-нянька Бори Людмила Васильевна своей давнишней знакомой Алине Николаевне.

Они встретились на рынке, где Людмила Васильевна два раза в неделю торговала бижутерией, зазывая беззубым ртом буржуев, имеющих деньжата ещё и на косметику от «Китай-Диор» и «Инь-Янь-Лоран», и куда, скрипя своими костями, заглянула Алина Николаевна купить непригодной для чипсов картошки.

– А за все надо говорить «слава Богу». За хорошее и за плохое, – говорила Алине Николаевне Людмила Васильевна.

– Ты что! – возмущенно удивлялась соседка. – У тебя вон какое несчастье. Сын-то у тебя вон какой-сякой!

– Сын у меня, слава Богу, со мной сидит. А мне и хорошо. Старая я уже стала. А сын у меня, слава Богу, инвалид детства и в женщинах других не нуждается.

Было заметно, как после этих слов изменилось выражение лица Алины Николаевны. Словно осунулась, почернела, как нежилая изба, в которой уже давно не жила улыбка.

– Все-таки эгоистка ты, Людка, – нашла в себе силы защищаться Алина Николаевна, – твой сын, можно сказать, импотент одинокий. А ты Бога прославляешь. А Бога-то нет, это уж я точно знаю – нет его… Иначе бы не допустил он такой несправедливости для невинного душой и телом чада твоего.

Раньше та же Алина Николаевна, это Людмила Васильевна запомнила хорошо, чуть что, стоило, например, ей, Людке, подвернуть ногу или ушибить поясницу, возмущалась: что ты смеешься, что ты смеешься, тебе Богу надо молиться, а ты радуешься своему горю.

Впрочем, с того времени прошло много лет. А, как известно, время меняет взгляды людей на противоположные. Поменялись они и у Людмилы Васильевны. А потому опять друг против друга стояли женщины, взгляды которых на жизнь абсолютно не совпадали. Как у тех протестанта и католика, что обратили друг друга каждый в свою веру.

Но несмотря на всю их непохожесть, у женщин была одна общая тайна, о которой окружающие не догадывались, и которую они тщательно старались от окружающих и, похоже, даже друг от друга, скрывать.

Сыновья обеих когда-то учились в школе-интернате для слаборазвитых детей.

Сын Людмилы Васильевны Боря получил родовую травму и появился на свет полумертвым. Тело пепельное, как у котенка, глаза прикрыты поцелуями полурожденной смерти.

Но врачи, чтобы не удручать статистику детской смертности стали откачивать Борьку. Опускали его то в холодную, то в теплую воду. Чередовали, образно выражаясь, утюг со льдом, вызывающим ощущения острые, словно это был не лед, а нож для рубки льда.

И в конце концов они добились своего: Боря, открыв глазенки, глотнул глоток воздуха и заорал благим матом: где мамкины деньги?!. Тогда Людмила Васильевна была безмерно счастлива, как соленое теплое море, и благодарна медперсоналу, за то, что тот спас ради этого моря ее сына. Она ещё не знала, что во время клинической остановки сердца часть мозга её Бориса (Борис от слова «борись») успела атрофироваться. И что лед с утюгом будут самым легким и сладостным испытанием для её отпрыска в жизни. А самым тяжелым и мучительным будет жизнь, от которой, сами знаете, бросает то в холод, то в жар постоянно.

Тогда еще Людмила Васильевна не догадывалась, что все скопленные непосильным трудом сбережения рано или поздно придется отдать чуточку чутким врачам – на лечение.

Мишку назвали так непонятно почему – может быть, из-за гримаски на сморщенной, как у старого ботинка, коже лица, только что просунутого в приоткрытую дверь жизни. А может быть, в честь одного из тюремных закадычных дружков отца.

Отец Мишки Нивматуллина, муж Алины Николаевны, был пьяницей и уголовником со стажем. В редкие годы, когда он пребывал дома, он часто пил и чересчур сильно ворошил своего сына по кучерявой голове, отчего мальчик рос нервным. Отказать Мишка отцу в его доброте из-за неимения силы не мог, а потому он огрызался на невинные проявления любви матери.

Стоило Алине Николаевне положить Мише руку на плечо или сказать ласковое слово, как малец, содрогаясь всей своей психикой, огрызался на мать. А стоило пожурить, убегал из дома. Хотя, может быть, Мишка рос нервным, потому что был нервнорожденным. Ведь пребывая в роддоме, Алина Николаевна все переживала, как бы чего не вышло, как бы чего не натворил её муж, пребывая дома без присмотра. Как бы соседей не затопил или квартиру не сжег. Тоже, согласитесь, эти переживания не мед с сахаром для психики маленького мальчика в маменькиной утробе.