Кураж. В родном городе. Рецепт убийства - [18]

Я улыбнулся ему:

— То, что взлетает, должно упасть. Тебе еще придется подбирать обломки. — И внезапно предложил: — Пошли, повидаем Пипа.

Нас подвезли до больницы в санитарной машине. Мы видели его всего несколько минут: на ноге — шина, одеяла натянуты до подбородка. Бойкая санитарка не велела тревожить больного — его уже подготовили к операции.

Мы только и успели сказать ему: «Привет!». Пип был ужасно бледен, глаза затуманены, но он все же спросил слабым голосом:

— Кто выиграл главную скачку? Вы?

Я кивнул, почти извиняясь. Он едва заметно улыбнулся:

— Ну теперь вам придется много ездить.

— Я буду держать их тепленькими к вашему возвращению. Вы ведь скоро вернетесь.

— Проклятых три месяца. — Он закрыл глаза. — Три проклятых месяца!

Возвратилась сестра с каталкой, и нам предложили уйти. Мы подождали в холле и видели, как санитары провезли Пипа в лифт.

— Он месяца четыре проканителится, — сказал Тик-Ток. — И придет в норму к марту, к Челтенхэму. Как раз, чтобы снова заграбастать всех лошадей и не дать тебе участвовать в скачке Чемпионов и в борьбе за Золотой Кубок.

— Это будет только справедливо, — ответил я. — А до тех пор все что угодно может случиться.

Думаю, Эксминстеру не сразу удалось убедить некоторых владельцев лошадей, что я способен заменить Пипа. Во всяком случае, мне приходилось скакать не на всех лошадях из его конюшен. Особенно в первое время. Но проходили недели, я не делал непростительных ошибок, и жокеев со стороны стали приглашать все меньше и меньше. Я привык постоянно видеть свою фамилию на табло, участвовать в трех-четырех скачках в день, возвращаться в свою берлогу измотанным телесно и душевно, но наутро просыпаться полным сил и энергии. Я даже как-то притерпелся к победам. Для меня не стало таким уж важным событием расседлываться в загоне для победителей, беседовать с восхищенными владельцами лошадей, натыкаться на свои фото в спортивных газетах.

Я стал зарабатывать кучу денег, но тратил их при этом очень осторожно: подспудно все время маячила мысль, что все это процветание — временное.

И все-таки мы с Тик-Током решили купить на паях машину. Это был подержанный «мини-купер» кремового цвета, который при дальних поездках расходовал галлон бензина на сорок миль и свободно выдерживал скорость в семьдесят миль.

— Теперь нам не хватает леопардовых шкур на сиденьях да пары блондинок, и нас не отличишь от парней с рекламных картинок в «Сплетнике», — заявил Тик-Ток, когда мы протирали свою маленькую машинку.

Он поднял капот и, наверное, в десятый раз взглянул на мотор.

— Отличная конструкция, — воскликнул он любовно.

Это приобретение значительно облегчило нам жизнь, и через две недели я уже не мог себе представить, как мы обходились без нее.

Тик-Ток держал машину у дверей своей квартиры, рядом с конюшнями, где он служил, и заезжал за мной в тех случаях, когда сам Эксминстер не подвозил меня.

Скаковые поезда курсировали теперь без нашей финансовой поддержки, а мы, рассекая декабрьский сумрак, мчались домой в своем уютном домике на колесах.

Но покуда боги сваливали на мою голову целое состояние, другие зарабатывали плохо. Грэнт не стал объясняться и даже не извинился за то, что стукнул меня по носу. Но так как он вместе с тем перестал брать мои вещи, я, пожалуй, ничего не имел против этой игры в молчанку. Вулкан ярости, клокотавший внутри него, держал все его тело в постоянном напряжении, а губы плотно сжатыми. Он не выносил даже случайных прикосновений и угрожающе оборачивался, если кому-нибудь случалось налететь на него. А так как почти всегда мое место в раздевалке было рядом с ним, избежать этого при нашей теснотище было невозможно. И каждый раз он окидывал меня взглядом, полным бешенства.

Он вообще перестал говорить — со всеми. Тренеры и владельцы лошадей не могли заставить его ни вступить в обсуждение предстоящей скачки, ни объяснить, что произошло, — после. Он молча выслушивал приказания и уходил, предоставляя тренеру возможность наблюдать скачку в бинокль и делать выводы. И когда уж он открывал рот, его замечания были так перегружены непристойностями, что даже закаленным обитателям раздевалки становилось не по себе.

Как ни странно, но испортившийся характер Грэнта не повлиял на его мастерство. Ездил он так же грубо и яростно, как прежде. Но начал вымещать свою злобу на лошадях. В течение ноября он дважды получал замечания от распорядителей за «неумеренное пользование хлыстом». Лошади возвращались после скачек со свежими рубцами на боках.

А в мой адрес извержение его вулкана произошло холодным днем в Варвике, на стоянке жокейских и тренерских машин. После победы в последней скачке я был приглашен в бар одним из моих друзей-фермеров, восторженным владельцем лошади. Тик-Ток отправился на другой ипподром, и машина была у меня. Стоянка почти пустовала. Я направился к «мини-куперу», улыбаясь, довольный своей последней победой. Грэнта я заметил, только когда подошел к нему вплотную.

Заднее колесо его машины лежало на траве, окруженное набором инструментов. Домкрат поддерживал ось его черной машины, а он стоял на коленях с запасным колесом в руках.