Купе смертников - [43]

Она не думала о Даниеле. Или, во всяком случае, мысли эти были смутными, несерьезными. Он ушел, как-нибудь выкрутится.

Когда она вернулась в купе, поезд подъезжал к перрону. Мужчина с нижней полки, в зеленом кожаном пиджаке, тяжело дыша, зашнуровывал ботинки на толстой подошве. Кабур вышел первым, не попрощавшись, не взглянув на нее, не взглянув и на остальных пассажиров, — вероятно, стыдился вчерашней ссоры. Затем, как раз в ту минуту, когда поезд остановился, мужчина в кожаном пиджаке взял свой чемодан с потертыми углами, попрощался со всеми и вышел вслед за ним.

Бэмби укладывала туалетные принадлежности. Она и сейчас ясно представляла себе, как актриса, снисходительно улыбнувшись, помахала им дважды рукой, сжав пальцы в кулак. Элиана Даррес держалась очень прямо, несмотря на тяжесть своего багажа, за ней из купе тянулся шлейф крепких пряных духов.

Коридор опустел. Жоржетта Тома стояла у окна с опущенными шторами.

— Мадемуазель…

Они остались одни. Бэмби уже надевала голубое пальто. Она чувствовала себя свежей, отдохнувшей, потому что хорошо умылась, тщательно причесалась, хотя в дверь туалета стучали.

Жоржетте Тома вблизи можно было дать лет тридцать, у нее было бледное лицо, обрамленное черными как смоль волосами, большие, как у Бэмби, голубые глаза. И этот тревоживший Бэмби взгляд, который она тотчас же отводила, когда глаза их встречались.

Жоржетта хотела поговорить с ней. Ей нужно было поговорить с ней. Просто необходимо было поговорить с ней.

Но ей нечего было сказать. Бэмби сразу же поняла это. Молодая женщина продолжала:

— Вы видели того человека вчера вечером, просто ужасно.

Сказала не слишком уверенным тоном, как бы умоляя, чтобы ей ответили.

— О, знаете, всякое случается, — ответила Бэмби. — Не переживайте из-за этого.

Она взяла чемодан, собираясь выйти из купе. Но Жоржетта Тома встала между ней и дверью, стараясь удержать ее, повторяя:

— Просто ужасно, что существуют такие люди. Нет, вы только выслушайте меня, мадемуазель Бомба́, не уходите.

Бэмби подумала: откуда она знает мое имя? И сразу же в голове промелькнуло: он, вероятно, попытается выйти через буфет или служебные помещения, что за идиот, мне надо его догнать.

В конце концов она отстранила молодую женщину, сказав ей:

— Прошу вас, пропустите меня, меня ждут.

Странно, но она почувствовала, что им обеим страшно.

— Что вам от меня надо, в конце концов? Пропустите же меня!

* * *

«Что ей от меня было надо?» — думала Бэмби, проходя мимо Центрального рынка; от резких запахов, доносившихся оттуда, ее подташнивало. Теперь он уже должен быть в Дижоне, а может, и дальше. В Дижоне утром я спала и ничего еще не случилось, а он лежал на своей полке надо мной и, возможно даже, что-то говорил мне.

Ноги сами привели ее на улицу Реомюра. Она покинула контору днем, не дав никаких объяснений, в первый же рабочий день. Завтра ее выставят за дверь. Бывают вечера, когда кажется, сам Господь Бог против тебя ополчился. Бог, не знающий жалости, не оставляющий тебе никаких надежд.

Ее взяли на работу заочно, по письму, положившись на ее диплом, с окладом в 88 тысяч франков в месяц минус взносы на социальное страхование, плюс тринадцатая зарплата, оплата транспортных расходов и комната под самой крышей на улице Бак с водопроводом и газовой плиткой.

Завтра мсье Пикар, сообщив ей, что она уволена, вероятно, отберет у нее и комнату. Господь Бог не оставит ей ничего. Как говорила мама: «оставит лишь глаза, чтобы плакать».

Ей все-таки надо было бы зайти в контору сегодня вечером. А вдруг она застанет там мсье Пикара, он, наверное, поздно уходит домой. Она ему все объяснит. Он показался ей очень славным, у него, вероятно, есть дочь ее возраста. Она скажет ему:

— Если бы ваша дочь увидела Даниеля у выхода с Лионского вокзала, как я в то утро, он бы наверняка и ее растрогал.

Потом придется рассказать о комнате, о первой ночи, о второй, о вещах, о которых невозможно говорить.

Впрочем, мсье Пикара в конторе не будет. Уже совсем стемнело, было очень холодно и грустно. Мсье Пикар наверняка уже вернулся домой. Единственное, что она может сделать на улице Реомюра, — это побеспокоить консьержа и забрать свою сумочку.

* * *

В это злополучное субботнее утро в восемь часов утра он стоял на перроне, неподалеку от выхода, засунув руки в карманы, с женской косынкой вокруг шеи. Пассажиры толкали его, проходя мимо, но он не двигался с места, и они обходили его то с одной, то с другой стороны. Настоящий болван.

Бэмби поставила чемодан на землю и спросила:

— Вы что, собираетесь здесь так и торчать? Что вы намерены делать?

Он вздохнул:

— Наконец-то! Что вы так долго там делали?

— Как это, что я делала?

— А вы не взяли мой чемодан?

— Как так, ваш чемодан?

— Но мы же договорились…

— Как так, договорились?

Он качал головой, ничего не понимая. И она качала головой, ничего не понимая. Наконец они поняли, опустившись на скамью и поставив вещи Бэмби между собой. Он то и дело поправлял косынку, которая вылезала из плаща. На ней был изображен залив в Ницце.

— Ведь это женская косынка.

— Да, мамина. Не знаю, почему я захватил ее с собой. Маленьким я очень любил маму, любил носить ее вещи. А сейчас даже не знаю.