Кунигас - [61]

Совещание уже близилось к концу, когда в дверях, выходивших в большую залу, появился крестоносец в полном вооружении, прямо из седла: усталый, запыленный, в измятом плаще. Один из комтуров узнал вошедшего, вскочил с места и в тревоге пошел ему навстречу.

Лицо прибывшего Ханса фон Хехтена было искажено гневом, который он с трудом сдерживал. При виде собравшихся, он смешался, так как не хотел каяться в случившемся в присутствии такого множества людей, в особенности посторонних. Он обвел всех глазами и собрался было отретироваться, но было уже поздно: он успел привлечь всеобщее внимание. Великий магистр, догадавшись, что фон Хехтен прибыл со спешными вестями и надеялся найти его в доме совещаний, обратился к нему, без обиняков, с вопросом:

— Какие привезли нам вести?

— Зачем оставили свой пост? — прибавил комтур. — Я назначил вас в охрану; кому вы передали полномочия?..

Комтур не успел окончить, как Ханс, взглянув на него из-под нахмуренных бровей, в отчаянии заломил руки.

— Что случилось, что случилось? — накинулись на него все с вопросами.

Ханс молчал. Тогда комтур в нетерпении стал торопить его взглядами и ворчливой бранью.

— Незачем было оставаться, — начал Ханс, — корабль, стоивший стольких денег, труда и времени…

Комтур и прочие невольно вскрикнули.

— Не существует! — окончил Ханс, в ярости грозя кому-то кулаком. — Нет его!

Великий магистр заметив, что рыцаря со всех сторон закидывают вопросами, на которые он не успевает отвечать, воскликнул повелительно:

— Рассказывайте, что и как случилось! Все до мелочей, не утаивая ни одной подробности. Необходимо найти виновника!

Ханс отер струившийся с лица пот.

— Нет виновника, — перебил он тем же тоном, полным негодования, — не виноваты ни я, ни мои товарищи. Пусть меня судят и казнят. Судно было окончено, мы его грузили, отведя от пристани на самое течение. Плавучесть была хорошая, и мы прекрасно добрались бы под Пиллены. Но был дан приказ взять С собой припасы: их мы и ждали. Тем временем эти головорезы дознались о постройке корабля и смекнули, что им грозит. Ночью мы стояли посреди реки, когда украдкой к нам пристали несколько лодок. Никому и в голову не могло придти, ни в мыслях не было, чтобы на нас осмелились напасть. На окрик стражи какой-то молокосос ответил с лодок по-немецки. Потом-то я узнал его, это был отступник Юрий, ваш воспитанник (последние слова были сказаны в сторону Бернарда). В один миг, раньше чем мы могли опомниться, сидевшие в лодках люди перебросили к нам через борт скрытно привезенный с берега огонь. Пылающие головни упали на днище судна, где лежала пакля и смола, служившие для конопатки. Вмиг начался пожар. Мы все, как есть, бросились тушить и спасать судно. Но пришлось защищать собственную жизнь: на лодках и вплавь окружили нас несколько сот литовцев! Корабль пылал; о тушении не могло быть речи; пришлось спасать собственную шкуру.

Крестоносец тяжело вздохнул.

— Прямо из огня мы бросались в воду; а здесь подстерегала дикая орда с дубинами и ножами. Немного нас спаслось, а судно сгорело дотла.

Все молчали под впечатлением известия, уменьшавшего расчет! на успех похода. Бернард стоял, скрестив на груди руки, поникнув головой, как осужденный.

— Такое нападение, — прибавил Ханс, — совершенно не пришло бы в голову литовцам, если бы не тот предатель и беглец. Не услышь мы в первую минуту его немецких слов, мы сразу бы насторожились, и им не удалось бы подпалить нас изнутри. Притом не только питомец брата Бернарда, но еще двое таких же, как он, отступников, ответили «gut Freund»… Дерзость беспримерная!

Глаза многих обернулись в сторону придавленного новостью Бернарда; он молчал. Чужеземцы, плохо разобравшиеся в рассказе Ханса, обращались направо и налево с просьбами, кто перевести, кто разъяснить. Разговоры приняли бурный характер. Слышались угрозы и проклятия. Великий магистр очень хладнокровно обдумывал, казалось, дальнейший план действий. По-видимому, он меньше остальных принял к сердцу потери людьми и военными припасами и нравственный ущерб.

— Случившееся, несомненно, крайне тяжело, — сказал он маршалу, — но не непоправимо. Корабль, конечно, был бы очень кстати, но мы сумеем справиться и без него. Однако нельзя терять ни одного мгновения. Если только дикари заметят, что мы оробели, отступились от своей задачи, они станут еще назойливей. Мы должны во всем составе двинуться на Пиллены и уничтожить все это отродье. Сколько человек погибло вместе с судном? — спросил он Хехтена.

Тот ответил, понизив голос. Потеря в людях, принадлежавших к ордену, была ничтожна, а батраки в расчет не принимались.

Маркграф Бранденбургский, слушавший рассказ Хехтена с гневным нетерпением, вдруг вспылил:

— Боже милостивый! — закричал он. — Да какая же там может быть у них неприступная твердыня, чтобы нам сомневаться в наших силах? Бревенчатые клети? Хорошо, если кое-где смазанные глиной! Ну, допустим: с одной стороны их — река; зато с другой — земля: мы там и высадимся! Как они сожгли корабль, так мы спалим их поленницу. Не велико искусство обмотать копья паклей, облить смолой и запустить на крыши. Возьмем и уничтожим!