Кунгош — птица бессмертия - [23]

И вот они снова идут все по тому же бесконечному коридору. Но теперь на их лицах совсем иное выражение — упрямое, целеустремленное, такое же, как у всех этих людей, снующих по коридорам Смольного. Они уже не растерявшиеся зрители в этом стремительном людском потоке. У них, как у всех, теперь своя цель, свое дело.

Внезапно распахнулась высокая белая дверь, и из комнаты, откуда доносился особенно громкий треск «ундервудов», быстрым, упругим шагом вышел черноволосый смуглый человек в кожанке. Неловко повернувшись, он больно толкнул Мулланура локтем в грудь.

— Виноват, — пробормотал он привычной скороговоркой и хотел было уже двинуться дальше, но что-то заставило его придержать шаг.

— Мулланур! Ты?! — крикнул он, все еще не веря своим глазам.

— Галимзян! — обрадовался Мулланур.

— Ибрагимов! Вот это удача! Вот это повезло, так повезло! — заулыбался Шариф. — Хоть одну родную душу встретили.

Галнмзян Ибрагимов был депутатом Учредительного собрания от Уфимской губернии. Мулланур хорошо знал этого энергичного, живого, смелого человека. Он был левым эсером, и они, бывало, частенько спорили, резко расходясь друг с другом по важнейшим вопросам революционной тактики. Но сейчас они обрадовались ему, как родному.

— Это замечательно, что вы все-таки приехали, — сказал Галимзян после первых объятий.

— Замечательно? — удивился Шариф. — Да что ж тут замечательного? Знали бы, что так будет, сидели бы дома.

— Нет, Шариф, дорогой. Очень хорошо, что вы здесь, — покачал головой Ибрагимов. — Ты даже не представляешь себе, как здесь сейчас нужны такие люди, как вы.

Без долгих разговоров он затащил их обоих в комнату, из которой только что вышел. Там тоже было полно народу, но все-таки не так людно, как в коридоре. Примостившись на подоконнике, они наперебой заговорили о том, что их волновало больше всего, — о событиях вчерашнего дня.

— Наконец-то мы все узнаем из первых рук, — сказал Мулланур. — Ведь ты был там?

— От начала и до конца. То есть почти до самого конца. Вот этими глазами все видел…

— Ну тогда рассказывай скорее, пока не улетучилось из памяти.

— Такое не улетучится. Пока жив, каждую подробность помнить буду…

— Ладно, не томи. Рассказывай!

— Вчера, — начал Галимзян, — с самого утра чувствовалось, что в воздухе, как говорится, пахнет грозой. Собственно, началось это даже накануне, позавчера вечером. На Невском только и слышалось: «Завтра…», «Ну, слава тебе господи!..», «Конец Совдепии!» Наутро все буржуазные газеты вышли с шапкой: «Вся власть Учредительному собранию!» На улицах, прилегающих к Таврическому, толпились какие-то щеголеватые молодые люди — похоже, что переодетые в штатское офицеры. У многих из них в руках были свернутые знамена, изредка красные, но в большинстве белые. И опять отовсюду неслось: «Конец Совдепии! Конец большевикам!»

— А почему они вдруг так оживились? Я не понимаю, — удивленно спросил Шариф.

— Что ж тут непонятного? — поморщился Ибрагимов. — Большинство ведь получили правые эсеры… Ну вот все и решили, что власть большевиков, что называется, дышит на ладан… Ты бы поглядел, как они появились в зале…

— Кто?

— Эсеры. Вошли как хозяева. Шумною толпой расселись на правых скамьях. Правее них расположилось лишь несколько кадетов. А слева — фракция меньшевиков. За ними уселись левые эсеры, а уж потом, последними, вошли большевики. Они заняли крайнюю левую часть зала. Представляете? Зал построен амфитеатром, так что весь расклад сразу стал ясен, ну прямо как на ладони. У меня дух захватило: ну, думаю, сейчас начнется. И началось… На правых скамьях вскочил эсер Лордкипанидзе и выкрикнул, что от имени правых эсеров он предлагает, чтобы Учредительное собрание открыл старейший из депутатов…

— Это кто же? — не выдержал Шариф.

— Швецов. Правый эсер, конечно. Грузный, седой, он взобрался на председательское место… Ну, что тут началось… Слева стали топать ногами, кричать: «Долой! Самозванец!» Справа кричат: «Позор! Как вы смеете! Дайте ему говорить!» Швецов схватил колокольчик и отчаянно трезвонил, призывая собрание к порядку. Вдруг вижу — по ступенькам, ведущим к председательскому месту, поднимается Яков Михайлович Свердлов. Спокойно так поднимается, ровным, будничным шагом, словно не беснуется перед ним тысячная толпа. Подходит он к Швецову, спокойно эдак вот, — Галимзян показал, — отодвигает его плечом и… Ох, друзья мои! В жизни своей не слыхал я такого голоса! С виду он такой субтильный. И роста не слишком высокого, и сложения скорее хрупкого. Одним словом, не богатырь. А голосище… Ну прямо труба архангела, да и только… «Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов поручил мне открыть Учредительное собрание…» — спокойно сказал он. Даже вроде и не так уж громко сказал. Но как только раздался под сводами этот гулкий бас, сразу в зале стало тихо…

— И эсеры замолчали? — спросил Мулланур.

— Ну, не сразу, копечно. Правые скамьи еще бесновались некоторое время, пытались согнать Свердлова с трибуны. Но не тут-то было… Спокойно, размеренно, все тем же громовым своим голосом предложил он Учредительному собранию принять декларацию, которая объявляла Россию Республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, учреждаемой на основе свободного союза свободных наций… Земля отбирается у помещиков и без выкупа передается крестьянам, говорилось в этой декларации. Банки передаются государству. На фабриках и заводах вводится рабочий контроль. Советское правительство разрывает тайные договоры и во что бы то ни стало добивается справедливого демократического мира. «Если Учредительное собрание правильно выражает интересы народа, — закончил свою речь Свердлов, — оно присоединится к этой декларации. Объявляю Учредительное собрание открытым и предлагаю выбрать председателя…»