Кундалини: Эволюционная энергия в человеке - [7]

Чем больше я думал над этой перспективой, тем больше притягивала меня простая незаметная жизнь, не знающая жажды славы и мирского величия, которое я не раз рисовал в своем воображении. Единственная трудность в осуществлении этих планов заключалась в необходимости получить согласие моей матери. Ее надежды некогда были разбиты затворничеством отца, и сейчас все ее помыслы были сосредоточены на мне. Она мечтала видеть меня процветающим, твердо стоящим на ногах человеком, способным вытащить семью из нищеты, в которую она впала, после того как отец отказался от своей должности и стал раздавать направо и налево деньги, некогда выкроенные моей бережливой матерью из семейного бюджета и отложенные на черный день. Я знал, что известие о моих планах причинит ей боль, и хотел уберечь ее от этого любой ценой. С другой стороны, я не мог подавить в себе желание отправиться на поиск реальности — оно было слишком сильно. Меня разрывали два чувства: сыновний долг и естественное желание восстановить благосостояние семьи — с одной стороны, и отвращение к миру — с другой.

Но мысль оставить дом и семью на произвол судьбы никогда не приходила мне в голову. Я мог отказаться от всего, даже от избранного мной пути, но ни за что не согласился бы на разлуку с родителями и на отказ от выполнения своих обязательств. Кроме того, все мое существо восставало против идеи стать бездомным аскетом, чье существование полностью зависело бы от труда других. «Если Бог являет собой воплощение благородства, добра и чистоты, — говорил я себе, — как может Он допустить, чтобы те, кто питает к Нему самую горячую любовь, подчинив себя Его воле, оставляли своих родных и близких (обязательства перед которыми Он сам вложил в их сердца) и пускались бродить по миру, возлагая надежду лишь на тех, кто чтит семейные связи?». Сама мысль о подобной жизни вызывала во мне дрожь. Я никогда не смирился бы с жизнью, которая прямо или косвенно бросала бы тень на мое человеческое достоинство или мешала бы мне, используя свои таланты и силу рук, прокормить тех, кого я должен содержать, — с жизнью, которая ставила бы меня на одну доску с калеками и паралитиками, причиняющими близким лишь неудобства.

Я решил избрать для себя семейную жизнь, простую и чистую, избавленную от соперничества, позволяющую мне выполнять свои обязательства перед родными и близкими и рассчитывать на плоды своих трудов. Укротив свои желания и умерив потребности, я буду иметь в своем распоряжении свободное время и спокойный ум — все, что необходимо для продвижения по избранному пути. В том юном возрасте меня вел не интеллект, но какое-то другое, куда более глубокое чувство, проявившееся благодаря душевному конфликту и определившее весь мой дальнейший жизненный путь. Тогда я еще и не подозревал, что по невероятному стечению обстоятельств через много лет меня затянет страшный водоворот сверхъестественных сил и там, на невероятной глубине, я найду ответ на вопрос, не дававший покоя человечеству на протяжении тысячелетий. Я не вижу никакого иного объяснения этому кажущемуся анахронизму: ведь не был же я в незрелом возрасте столь проницательным человеком, чтобы предвидеть все последствия этого шага, и не мог я предполагать, что смогу наиболее полно реализоваться, ведя спокойную семейную жизнь, а не разрывая узы любви, как это делали, заручившись одобрением своих духовных и мирских наставников, многие отчаявшиеся юные мои соотечественники.

Наша семья тогда жила в Лахоре. Мы занимали часть последнего этажа небольшого трехэтажного дома, расположенного в узком переулке на окраине города. Квартал наш был густонаселенным, но, к счастью, окружающие дома были ниже нашего и не мешали солнечным лучам и свежему воздуху проникать в окна, откуда открывался прекрасный вид на поля. Я облюбовал уголок в одной из двух маленьких комнат и каждый день с первым проблеском рассвета отправлялся туда медитировать. Начав с непродолжительных медитаций, я постепенно увеличивал их длительность, пока не научился просиживать часами, не меняя позы, с прямой спиной перед объектом наблюдения без малейших признаков усталости и беспокойства. Я пытался неуклонно следовать всем наставлениям, которые дают тем, кто обучается Йоге. Это была нелегкая задача для человека моего возраста — без наставника соблюдать все правила самоограничения и добродетельного поведения, необходимые для достижения успехов в Йоге, когда вокруг открывались многочисленные соблазны современного города. Но ничто не могло повлиять на принятое мной решение, и в ответ на каждую неудачу я прилагал еще более яростные усилия, чтобы усмирить непокорный ум и не позволять ему управлять мной. Насколько я преуспел в этом, учитывая мои природные склонности и сложившиеся обстоятельства, мне трудно судить, но, если бы не длительная практика самоконтроля и многолетняя привычка сдерживать железной рукой мятежные порывы юности, думаю, мне ни за чтобы не удалось бы выйти победителем в суровом испытании, выпавшем на мою долю в тридцатипятилетнем возрасте.

Заметив необычную для меня покорность, мать поняла, что во мне произошли серьезные перемены. Я никогда не чувствовал потребности объяснить ей свою точку зрения, чтобы подготовить ее к принятому мной решению. Не желая причинять матери ни малейшей боли, я держал свои планы при себе, не выдавая их даже намеком, когда мы обсуждали с ней мою будущую жизнь и карьеру. Но обстоятельства сложились таким образом, что мне все же пришлось поделиться своим решением с матерью. Я был вторым кандидатом на весьма выгодную должность в правительстве, но меня отвергли из-за изменений процедуры приема. Неодобрительное отношение мужа моей сестры не позволило мне сделать своей профессией медицину.