Кумби. Странник и время - [11]

Я почувствовал легкую теплую руку девушки на своем плече. Она провела пальцами по моим волосам, взъерошив их. А затем поцеловала меня.

— Милый мой объектив, не сердись. Я ведь это нарочно, чтобы тебя немножко подразнить…

10

А вот и Венера. Не очень-то ласковая планета. Жарко. Темно. Душно. Но люди привыкли. Работают. И веселятся кто как умеет.

Хотя многие считают меня скептиком, я очень люблю людей. Меня постоянно тянет к ним, где бы они ни трудились: на дне ли Тихого океана, среди бездушных плоскогорий Луны, в бездонных вакуумах, где созидались новые космические станции, искусственные острова и миниатюрные материки. У очень люблю людей, и люди тоже меня любят. Они снисходительно смотрят на мои недостатки и всегда умеют оценить и заметить достоинства.

Я очень люблю людей, и, может, потому у меня много друзей и знакомых во всей солнечной системе. Вот и сейчас я только появился на Венере, но уже слышу:

— А! Кумби? Здорово!

Какой-то парень, по-видимому местный старожил, сверкая жизнерадостными негритянскими зубами, ударяет меня ладонью по плечу.

— Здравствуй, — говорю я неуверенно. Где я видел этого парня?

— Хороший очерк ты написал. Ребята были довольны.

Он смеется.

— Только вот перепутал имя того робота, с которым я ремонтировал трассу. Его звали не Дэмби, а Эмби.

— Надеюсь, он не обиделся?

— Ничуть. Он не из обидчивых. Надолго к нам? Впрочем, надолго тебе нельзя. Ждут на Луне, на Марсе и еще в ста местах. Ты изменился. Пополнел. Это зря. А я?

— Ты тоже чуточку изменился.

— Еще бы! Я ведь женился. А жена… Самая симпатичная женщина во всей солнечной системе.

Парень рад мне. Искренне рад. Мой очерк доставил ему удовольствие. Но не всем доставляют удовольствие мои очерки. Администратор гостиницы спросил меня вчера:

— Кумби? Журналист и писатель? Что-то, припоминаю, читал… — И после паузы: — Слишком натуралистично пишете. Поэзии маловато и красоты. Поэзии. — Он нравоучительным тоном повторил это слово.

Вероятно, за то, что в моих очерках не хватало поэзии, он дал мне самый тоскливый номер с окном на пустырь и со старым, испорченным роботом, который вместо заказанной мною чашки кофе принес тарелку куриного бульона.

— Я заказывал кофе, — сказал я роботу, — не куриный бульон.

— Нет, вы заказывали бульон. Я не человек, а машина, и не мог ошибиться.

— Бывает, и машины ошибаются, да еще как!

— Прошу быть корректным, — сказал робот. — Надо уважать вещи.

— Извините. Я был не прав.

Не прав? Но я не мог заказать куриный бульон. Не мог! Язык не повернулся бы. С детства не выношу запах куриного бульона. Значит, все-таки робот ошибся, а не я. Но он вещь. А с вещами тоже надо обращаться вежливо.

Робот ушел и вскоре вернулся. Но вместо кофе он принес чаю. Что-то испортилось в его механическом устройстве. Какой-то винтик. Администратор не мог не знать об этом. Но он, по-видимому, недолюбливал журналистов. Черт с ним, с этим администратором. Выпью чаю вместо кофе и сяду писать очерк.

Работа давалась мне нелегко. Но на Венере все много работали. Там никто не ленился.

Набросав две страницы (описание венерианского пейзажа), я почему-то вспомнил гостиничного робота. Мне вдруг стало жалко его, словно он был не вещью, а старым, усталым и больным человеком.

Бог знает для чего этим роботам придавали сходство с людьми! Конструктору и кибернетику давали в помощники художника или скульптора, чтобы приобщить их к современности, что ли? Художник старался изо всех сил, не хотел отстать от века. И все равно отставал. Ну зачем он придал печальное выражение лица этому механизму? Для чего? Из подражания древнему Рембрандту? Вот эпигон!

Утром опять пришел робот с печальным лицом увядшего старика.

Я подумал: попрошу-ка у него чаю, он ошибется и вместо чаю принесет то, что нужно, — кофе.

— Чаю, — скачал я, — и поджаренную булку с яичницей. Только, пожалуйста, поскорее. Спешу.

Через несколько минут он вернулся, неся тарелку куриного бульона.

— Я просил чаю.

— Нет, вы просили бульон.

— Вы ошибаетесь.

— Это люди ошибаются. А я машина.

Я вышел из себя. Прячется за свою машинную сущность, мошенник. Явно в заговоре с администратором.

— Наглец!

Это вырвавшееся у меня слово, по-видимому, очень огорчило робота. Он молчал, укоризненно глядя на меня. Потом он сказал тихо:

— Я вещь. Только вещь. А вещи беззащитны.

Мне стало жалко робота.

— Извините, — сказал я. — Нервы. У вас на Венере такой плохой климат.

— Да, климат неважнецкий, — сказал робот, подняв обе руки и показывая их мне. — Болят. Особенно к вечеру.

— На солнце надо больше греться.

— Какое тут солнце. Атмосфера густая. Облачность. Ничего не пропускает.

— Это действительно… тяжело.

— Грустно, — сказал робот, — не с кем словом перекинуться.

— А люди? Ваши постояльцы?

— Недовольны почти все. Подаешь им, а они отказываются. Говорят, что я ошибся. Ну, хорошо. Раз ошибся, два. Но не могу же я все время ошибаться. По теории вероятностей…

— Конечно, не можете.

— Я ошибаюсь, а они — нет. Они никогда. Обидно.

— Я вас понимаю, — сказал я, — и в следующий раз не буду настаивать. Вздор все это! Пустяки! Какая разница — бульон, чай, кофе… Особенно когда ты на Венере.