Кумаонские людоеды - [71]

Я не мог оставить в левой руке штуцер, так как мне приходилось держаться за камень, и это вызывало у меня известное беспокойство: штуцер мог соскользнуть с гладкой вершины скалы, но я постарался предотвратить это, воткнув свой раскрытый перочинный нож в землю. Я не знал, каким может быть эффект отдачи оружия с большой начальной скоростью в том положении, которое занимал. Стволы штуцера были направлены к тропе, на которой был небольшой бугорок, и я намеревался стрелять по голове тигрицы, как только она появится из-за этого бугорка, отстоявшего футах в двадцати от скалы.

Тигрица на своем ходу, однако, не придерживалась пути, определенного мною. Она пересекла глубокий овраг и вышла прямо на то место, откуда слышала мой последний призыв. В результате такого маневра я не мог увидеть зверя: его закрывал от меня низкий гребень. Тигрица очень точно определила направление, откуда шел мой последний призыв, но ошиблась в определении расстояния и, не найдя ожидаемого супруга, впала в полное бешенство.

Для того чтобы дать представление о ярости тигрицы в подобном состоянии, я расскажу, что в нескольких милях от нашего дома тигрица как-то на целую неделю прервала сообщение на большом тракте, набрасываясь на всякое появляющееся на дороге существо, даже на целый верблюжий караван, пока не нашла себе пару. Я не знаю звуков, которые так действуют на нервы, как рев подошедшего на близкое расстояние тигра. Мне страшно было думать, какое впечатление производил этот ужасный звук на моих спутников, и я бы не удивился, если бы они закричали и побежали. Я сам с надежным ружьем чувствовал, что готов кричать.

Но еще страшнее, чем непрерывный рев, было быстрое наступление темноты. Через несколько секунд, самое большее десять — пятнадцать, я не мог уже видеть прицела, и мы тогда попали бы во власть людоеда, к тому же тигрицы, ищущей супруга. Чтобы не быть уничтоженными, надо было что-то предпринять, и предпринять быстро. Единственным выходом было, по моему мнению, еще раз подать голос.

Тигрица была теперь так близко, что я слышал, как она набирала воздух перед ревом. И вот когда она втягивала воздух, я наполнил свои легкие, и мы подали голос одновременно. Эффект был мгновенным. Не колеблясь ни секунды, тигрица пошла быстрыми шагами по сухой листве через низкий гребень в кусты, чуть правее от меня. Как раз в тот момент, когда я ожидал ее нападения, она остановилась. В следующее мгновение дуновение от ее могучего рева попало мне в лицо, оно сдуло бы с головы шляпу, если бы она была надета. Секундная остановка, потом опять быстрые шаги; силуэт тигрицы мелькнул, когда она проходила между двумя кустами, затем она остановилась неподвижно на открытом месте, смотря мне прямо в лицо.

Большой и неожиданной удачей было то, что тигрица, пройдя полдюжины шагов вправо, стала почти прямо против места, куда были направлены стволы моего штуцера. Если бы тигрица продолжала движение в направлении, по которому шла до моего последнего призыва, мой рассказ или вообще не был бы написан, или имел другой конец, так как тогда я не мог бы взять лежавший на закругленной вершине скалы штуцер, не мог бы удержать его и стрелять. Близость тигрицы и меркнущий свет дали возможность хорошо видеть только ее голову. Моя первая пуля ударила ее под правый глаз, а вторая, выпущенная скорее случайно, чем намеренно, попала ей в горло. Тигрица упала, уткнувшись носом в скалу. Отдача правого ствола нарушила мое равновесие, а отдача левого ствола — я стрелял в воздухе при падении — сильно ударила прикладом по нижней челюсти и сбросила меня вниз головой прямо на моих спутников и коз. И еще раз я считаю долгом обнажить голову перед теми четырьмя спутниками, которые, зная в сущности только то, что к ним приближалась тигрица, поддержали меня при падении и спасли от увечья, а штуцер — от поломки.

Когда я высвободился из кучи людских и козьих ног, я взял винтовку у державшего ее человека, вложил в магазин обойму и послал в долину пять выстрелов, разнесшихся через реку Сарда до Непала. Для тысяч людей, находившихся в долине и окрестных деревнях и с волнением ожидавших звуков моего ружья, два выстрела могли ничего не значить. Но два выстрела, за которыми с ровными пятисекундными промежутками последовали еще пять, могли быть поняты только как весть о том, что людоед перестал существовать.

Я не разговаривал со своими людьми с того времени, как мы услышали первый рев тигрицы на горном хребте. Когда я им сказал, что тигрица убита и что теперь нам опасаться нечего, они, по-видимому, не сразу поняли значение моих слов. Я посоветовал им пойти и посмотреть, а сам присел и скрутил папиросу. Люди с большой опаской взобрались на скалу, но не решились идти дальше, так как я сказал, что тигрица лежит прямо у той стороны скалы.

Поздно ночью, сидя у костра и вновь и вновь рассказывая жадным слушателям о событиях дня, мои спутники неизменно кончали повествование такими словами: «И тогда тигр, рев которого превращал наши внутренности в воду, ударил саиба по голове и сбросил его со скалы прямо на нас; если вы не верите, посмотрите на лицо саиба». Зеркало в лагере не нужно, но, если бы оно и было, оно не могло бы дать надлежащего представления о размерах и болезненности опухоли моей челюсти, вынудившей меня провести неделю на молочной диете.