Культуры городов - [25]
Не будем забывать, что города никогда не умели столь эффективно управлять пространством, как это делает корпоративная культура. В Диснеймир посетителей пускают за деньги. И хотя за инфраструктуру платили из местного бюджета, право самостоятельно распоряжаться территорией администрация тематического парка оставляет за собой. В Диснеймире свои правила, свой словарь и даже своя валюта. Все эти нормы не только подчеркивают подчиненность личности потребителя корпоративному гиганту, но и формируют общественную культуру потребления. Эта та модель городского пространства, что питает идеологию БИРРов. Поскольку у Диснеймира есть и частная охрана, и свои уборщики, контролируемая им территория чище и безопаснее, чем городские улицы. В Диснеймире есть система транспорта, уличное освещение, мебель, и все это выглядит и работает лучше, чем в городе, что и неудивительно. Не стал ли Диснеймир тем самым весьма весомым аргументом в пользу приватизации общественного пространства?
«Компания Диснея – это лаборатория американского урбанизма», – пишет автор журнала Village Voice (Ball 1991). Диснеймир выходит за свои пределы: визуальные и пространственные элементы используются на городских ярмарках и в торговых центрах, музейных экспозициях, на горнолыжных курортах и в жилых комплексах. Более того, используемые в Диснеймире принципы управления трудовыми ресурсами и взаимодействия с клиентами берутся за основу другими сервисными компаниями. Взаимосвязи между различными ветвями корпорации и согласованная инвестиционная стратегия «Диснея» стали моделью символической экономики, основанной на медиа, недвижимости и художественном оформлении. Диснеймир – это способ сделать символическую экономику реальной, независимо от того, насколько нереальны сферы, задействованные в процессе. Попадая в Диснеймир, вы не можете не поверить в жизнеспособность символической экономики. Поэтому уроки Диснеймира полезны сразу для нескольких категорий анализа: тематические парки, городское планирование, индустрия сервиса и символическая экономика в целом.
Реальность тематических парков
Хотя для большинства тематический парк – это олицетворение всеобщей мечты убежать от повседневности и поразвлечься, в действительности это весьма емкое высказывание об обществе. Он представляет собой вымышленный нарратив о социальной общности – это не настоящая история, но коллективный образ современных людей или того, какими они должны быть, – и в нем используются те способы контроля пространства, которые эту общность укрепляют.
Широко известна история о том, как Уолт Дисней задумал Диснейленд (см., например: Zukin 1991, 221–132). Он лелеял сентиментальные представления об Америке, которые могли сложиться у него еще в детстве, проведенном на Среднем Западе. Кроме того, Уолту нужно было укоренить свое стремление к безопасности в идеальном и полностью подконтрольном ему ландшафте. Все его детство отец Диснея – неудачливый изобретатель и еще менее успешный бизнесмен – постоянно менял работу, часто перемещаясь с место на место. Уолт Дисней хотел построить парк аттракционов – центр развлечений, как мы назвали бы его, не будь в ходу такого понятия, как тематический парк – который был бы больше, лучше и правильнее, чем привычные американцам непритязательные ярмарки, карнавалы и аттракционы.
В своих планах Дисней далеко ушел от принятых на тот момент моделей. С начала XX века широкое распространение электрического освещения в коммерческой архитектуре позволило предпринимателям с развитым воображением или навязчивыми идеями строить фантазийные пространства в качестве аттракционов. Как правило, они строились прямо в городах, как, например, Луна-парк на Кони-Айленде (1903) или Нью-Йоркский ипподром (1905) (см.: Register 1991). Основная мысль Диснея состояла в том, чтобы построить парк развлечений на большом участке целины вдали от маршрутов общественного транспорта. Если раньше посетителям предлагалось максимальное количество захватывающих дух аттракционов и прочих платных развлечений на небольшой территории, то Дисней предложил всего несколько аттракционов на большом пространстве, получить доход от которого иным способом было бы затруднительно. Когда Дисней озвучил свои планы на съезде владельцев парков аттракционов в 1953 году, то многие подвергли их обстоятельной критике. Ближайшим аналогом диснеевской затеи были всемирные ярмарки, которые периодически проводились для демонстрации достижений промышленности, экзотических культур далеких стран, а также утопических или монументальных конструкций, представлявших целостное и социально гармоничное ви́дение будущего. Всемирная «колумбовская» выставка 1893 года в Бостоне и Всемирная выставка 1939 года в Нью-Йорке сформировали стремление Диснея создать «место для людей, место радости и познания».
Хотя Дисней утверждал, что эта идея сама по себе проста, на самом деле эта весьма взвешенная визуальная концепция сильно отличалась от предыдущих. Диснеевский ретроутопизм проявился в неожиданно миниатюрной реконструкции характерного и всеми узнаваемого ландшафта Главной Улицы США. Кроме того, здесь использовались декорации и реквизит, подобные тем, что используются на киностудиях Голливуда, где платные экскурсии на съемочные площадки знаменитых фильмов предлагали уже за много лет до этого. Диснейленд включал в себя пять парков развлечений – каждый со своими декорациями и реквизитом, мотивы которых позаимствованы из народных праздников, детской литературы и истории США: Страна приключений, Земля лилипутов, Страна фантазий, Пограничная земля и Страна праздников. Чтобы сделать фантазию еще более реальной, в дополнение к костюмам и тематическим артефактам здесь использовались чисто голливудские техники и приемы. С одной стороны, это панорама, например, старого Вильямсбурга, штат Вирджиния, наполненная людьми, которых наняли для демонстрации и интерпретации соответствующих культурных продуктов. С другой – это монтаж (
История нашего вида сложилась бы совсем по другому, если бы не счастливая генетическая мутация, которая позволила нашим организмам расщеплять алкоголь. С тех пор человек не расстается с бутылкой — тысячелетиями выпивка дарила людям радость и утешение, помогала разговаривать с богами и создавать культуру. «Краткая история пьянства» — это история давнего романа Homo sapiens с алкоголем. В каждой эпохе — от каменного века до времен сухого закона — мы найдем ответы на конкретные вопросы: что пили? сколько? кто и в каком составе? А главное — зачем и по какому поводу? Попутно мы познакомимся с шаманами неолита, превратившими спиртное в канал общения с предками, поприсутствуем на пирах древних греков и римлян и выясним, чем настоящие салуны Дикого Запада отличались от голливудских. Это история человечества в его самом счастливом состоянии — навеселе.
Монография, подготовленная в первой половине 1940-х годов известным советским историком Н. А. Воскресенским (1889–1948), публикуется впервые. В ней описаны все стадии законотворческого процесса в России первой четверти XVIII века. Подробно рассмотрены вопросы о субъекте законодательной инициативы, о круге должностных лиц и органов власти, привлекавшихся к выработке законопроектов, о масштабе и характере использования в законотворческой деятельности актов иностранного законодательства, о законосовещательной деятельности Правительствующего Сената.
Пражская весна – процесс демократизации общественной и политической жизни в Чехословакии – был с энтузиазмом поддержан большинством населения Чехословацкой социалистической республики. 21 августа этот процесс был прерван вторжением в ЧССР войск пяти стран Варшавского договора – СССР, ГДР, Польши, Румынии и Венгрии. В советских средствах массовой информации вторжение преподносилось как акт «братской помощи» народам Чехословакии, единодушно одобряемый всем советским народом. Чешский журналист Йозеф Паздерка поставил своей целью выяснить, как в действительности воспринимались в СССР события августа 1968-го.
Книга посвящена первой успешной вооруженной революции в Латинской Америке после кубинской – Сандинистской революции в Никарагуа, победившей в июле 1979 года.В книге дан краткий очерк истории Никарагуа, подробно описана борьба генерала Аугусто Сандино против американской оккупации в 1927–1933 годах. Анализируется военная и экономическая политика диктатуры клана Сомосы (1936–1979 годы), позволившая ей так долго и эффективно подавлять народное недовольство. Особое внимание уделяется роли США в укреплении режима Сомосы, а также истории Сандинистского фронта национального освобождения (СФНО) – той силы, которая в итоге смогла победоносно завершить революцию.
Монография посвящена исследованию положения и деятельности Русской Православной Церкви в Среднем Поволжье в конце XIX – начале XX веков. Подробно рассмотрены структура епархиального управления, особенности социального положения приходского духовенства, система церковно-приходских попечительств и советов. Обозначены и проанализированы основные направления деятельности Церкви в указанный период – политическое, экономическое, просветительское, культурное.Данная работа предназначена для студентов, аспирантов, преподавателей высших учебных заведений, а также для всех читателей, интересующихся отечественной историей и историей Церкви.2-е издание, переработанное и дополненное.
Книга стала итогом ряда междисциплинарных исследований, объединенных концепцией «собственной логики городов», которая предлагает альтернативу устоявшейся традиции рассматривать город преимущественно как зеркало социальных процессов. «Собственная логика городов» – это подход, демонстрирующий, как возможно сфокусироваться на своеобразии и гетерогенности отдельных городов, для того чтобы устанавливать специфические закономерности, связанные с отличиями одного города от другого, опираясь на собственную «логику» каждого из них.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.
Перед читателем одна из классических работ Д. Харви, авторитетнейшего англо-американского географа, одного из основоположников «радикальной географии», лауреата Премии Вотрена Люда (1995), которую считают Нобелевской премией по географии. Книга представляет собой редкий пример не просто экономического, но политэкономического исследования оснований и особенностей городского развития. И хотя автор опирается на анализ процессов, имевших место в США и Западной Европе в 1960–1970-х годах XX века, его наблюдения полувековой давности более чем актуальны для ситуации сегодняшней России.
Работа Марка Оже принадлежит к известной в социальной философии и антропологии традиции, посвященной поиску взаимосвязей между физическим, символическим и социальным пространствами. Автор пытается переосмыслить ее в контексте не просто вызовов XX века, но эпохи, которую он именует «гипермодерном». Гипермодерн для Оже характеризуется чрезмерной избыточностью времени и пространств и особыми коллизиями личности, переживающей серьезные трансформации. Поднимаемые автором вопросы не только остроактуальны, но и способны обнажить новые пласты смыслов – интуитивно знакомые, но давно не замечаемые, позволяющие лучше понять стремительно меняющийся мир гипермодерна.