Культура шрамов - [88]
— Понимаете ли вы, зачем я сделал для вас эту модель?
— Понимаете ли вы, зачем разбираете ее?
— Вам очень неприятно находиться среди предметов, которые напоминают вам о родителях?
Внезапно Щелчок свалил остатки проволоки на пол и нагнулся, чтобы сгрести в охапку разорванные фотографии, растерзанные страницы текста. Целенаправленно, с той умело сдерживаемой, обуздываемой злостью, которую мне доводилось наблюдать у всякого рода социопатов в разные годы, он приблизился ко мне и осыпал меня клочками. Обрывки его жизни падали на разные части моего тела. Вот полетела ветка дерева, вот рябь на воде, вот вход в туннель, а вот текст — оборванные фразы и слова: но головокамера может лгать… бессильно барахтаясь… по запаху, исходившему от ее дыхания… Я закивал и улыбнулся.
— Я понимаю, почему вы это сделали. Я вижу, на то есть причины. Вы злитесь на себя самого, на свое положение, и вполне естественно, что во мне вы видите врага. Но я не враг вам, Щелчок, честное слово, я вовсе не враг вам.
Я почувствовал, как где-то в горле зарождается смешок. Я слышал собственный голос, слышал свои слова и восхищался тем, как легко вытекает из меня та исполненная самобичевания дребедень, которой я вдоволь наслушался, будучи студентом-психо-лохом; основной профессиональный этос сводился там к тому, что настоящий специалист по умственным расстройствам должен делать все возможное, жертвовать всем ради блага пациента. Ты только средство, Сэд, ты только транспорт на пути пациента к выздоровлению.
По моим ляжкам сыпались обрывки фургонной жизни.
Выход, сидящая в фургоне, глаза занавешены челкой темных волос…
У меня во рту были волосы.… отцовские волосы…
Фотоснимок полости Щелчкова рта.
Но взгляд никуда не устремлен, во всяком случае, мне не видно, куда…
Кусок картинки — море, отлив в отдалении.
Моя головокамера выхватила ее силуэт на фоне солнца.…
Отпиленный кончик Щелчкова возбужденного члена.
Автофургон — ни для кого не пристанище.…
Щелчок схватился за одну из боковых частей фургона и поставил его у меня за спиной. Джози, не спросив моего позволения, достала откуда-то тетрадку с ручкой и принялась писать, время от времени поглядывая на меня.
«Что это ты пишешь, Джози?»
Никакого ответа — сколько бы раз я мысленно ни выкрикивал этот вопрос. Когда она, хлопнув дверью, уходила из родительского дома, то даже не оглянулась. Я подошел к окну, чтобы поймать ее прощальный взгляд. Но его не было. Наши взгляды так и не встретились сквозь залитое каплями дождя оконное стекло, попытки прощального примирения не состоялось. Она ушла, оставив позади себя лед. Оставив лед во мне. Мать заскулила за дверью. Отец стоически налил себе порцию виски из графина. Я заперся у себя в комнате и не выходил несколько дней. А мне-то в ту пору казалось, что у нас самая обычная семья. Я был разочарован.
Дверь зала настежь распахнулась. Послышались гулкие шаги.
Неподходящее время для визита кого-нибудь из больничного контингента. Я уже слышал их голоса, дрожащие от недоверия и подозрительности. Вот это ты и называешь тесным взаимодействием с пациентом? Мы бы сказали, что ты вступил, пожалуй, в чересчур тесный контакт с ним. Я знал: им не понравится то, что они увидят. Может, они и вспомнят кое-какие идеи касательно среды и терапии из отдаленного учебного курса, но для них единственным приемлемым воплощением среды для исцеления умственных расстройств было совсем другое — больничные стены, белее белого, удобные комнатки и уютные гостиные, обставленные стульями в стиле 60-х годов, и разбросанные повсюду пятна коричневого и бежевого. Словом, они приняли бы только то, с чем работают сами. Все остальное покажется им слишком непонятным или слишком радикальным. Разные терапии возникают и исчезают, Сэд, а то, что нужно пациенту, то, что нужно всем нам, — это постоянство идей, некий набор правил и действий, за который всегда можно ухватиться в трудные времена.
Я собрался с духом, приготовился убедительно объяснять, почему утратил (как может показаться) контроль над одним из своих пациентов, тогда как второй, находившийся в другой части зала, явно не справляется с ситуацией как нужно. Но потом я расслышал голоса: это был не гнусавый выговор медиков и не бубнящий гул психо-лохов, а истерические выкрики Синт и угрожающий бас Клинка.
Значит, пациенты Душилища выломали дверь.
Послушай, Сэд, у меня было видение: мне примерещился газетный заголовок, крупным шрифтом набранный на первой полосе:
Истина же, как это часто случается, намного проще. Я нашел Томного возле груды мебели, которую он вынес из хижины. Столы, стулья, кровати, раковины, тарелки, миски, полотенца — все, что он вытащил из дома, вырвал или выломал, — все это теперь представляло собой огромную свалку на дне оврага возле хижины. В воздухе сильно пахло бензином, и я заметил у него в руке металлическое ведро. Мне не понадобилось много времени, чтобы сообразить, что у Томного на уме, и я понял: мне придется отговаривать его от задуманного, уговаривать, на какой бы стадии он ни находился; взывать к его лучшим сторонам, убеждать, что подобный акт преднамеренного вредительства не сулит ему (или мне) ничего хорошего. Но, понимаешь, в том-то и штука, что я не смог; я не проронил ни слова; у меня в голове созрела целая речь о том, какой вред окажет подобный поступок на его шансы успешной реабилитации, о том, что пойдет насмарку возможность сделаться полноценной личностью и так далее, и так далее, но ничего из этого не вышло. Речь так и осталась у меня в уме, не добравшись до рта, а оттуда — до ушей Томного. Было такое ощущение, будто мне впервые в жизни нечего сказать, а между тем — что меня бесило — я точно знал: сказать есть что. Конечно, это кислота виновата. Под ЛСД я всегда как-то уходил в себя, борясь с виденьями и буйными полетами мысли. Когда-то, в далекие беспечные и яркие деньки, я уходил в себя, а вокруг меня все весело скакали, прыгали с крыш или вдруг находили множество причин возникновения Вселенной. Все — только не я. Я был бревнее бревна.
О книге: Грег пытается бороться со своими недостатками, но каждый раз отчаивается и понимает, что он не сможет изменить свою жизнь, что не сможет избавиться от всех проблем, которые внезапно опускаются на его плечи; но как только он встречает Адели, он понимает, что жить — это не так уж и сложно, но прошлое всегда остается с человеком…
Этот сборник рассказов понравится тем, кто развлекает себя в дороге, придумывая истории про случайных попутчиков. Здесь эти истории записаны аккуратно и тщательно. Но кажется, герои к такой документалистике не были готовы — никто не успел припрятать свои странности и выглядеть солидно и понятно. Фрагменты жизни совершенно разных людей мелькают как населенные пункты за окном. Может быть, на одной из станций вы увидите и себя.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В жизни каждого человека встречаются люди, которые навсегда оставляют отпечаток в его памяти своими поступками, и о них хочется написать. Одни становятся друзьями, другие просто знакомыми. А если ты еще половину жизни отдал Флоту, то тебе она будет близка и понятна. Эта книга о таких людях и о забавных случаях, произошедших с ними. Да и сам автор расскажет о своих приключениях. Вся книга основана на реальных событиях. Имена и фамилии действующих героев изменены.
С Владимиром мы познакомились в Мурманске. Он ехал в автобусе, с большим рюкзаком и… босой. Люди с интересом поглядывали на необычного пассажира, но начать разговор не решались. Мы первыми нарушили молчание: «Простите, а это Вы, тот самый путешественник, который путешествует без обуви?». Он для верности оглядел себя и утвердительно кивнул: «Да, это я». Поразили его глаза и улыбка, очень добрые, будто взглянул на тебя ангел с иконы… Панфилова Екатерина, редактор.
«В этой книге я не пытаюсь ставить вопрос о том, что такое лирика вообще, просто стихи, душа и струны. Не стоит делить жизнь только на две части».