Культура Древнего Египта. Материальное и духовное наследие народов долины Нила - [110]

. Постройки, возводимые им, должны были поражать воображение невероятными размерами и эстетическим воздействием. В Танисе был возведен колосс высотой около 3 метров. В заупокойном храме, известном как Рамессеум, есть еще один колосс, вес которого оценивается в 100 тонн. Огромный храм, высеченный из скалы в Абу-Симбеле в Нубии, впечатляет своим величием, однако значительную его часть занимает широкий фасад, при этом функциональное пространство внутри храма очень мало. Гипостильный зал в Карнаке, завершенный Рамсесом II, дает одно из сильнейших эмоциональных впечатлений в Египте: чего стоит только молчаливый лес взмывающих ввысь колонн. При этом он архитектурно несостоятелен и построен наскоро, небрежно и с грубо высеченными надписями. В стремлении превзойти предшественников своими постройками Рамсес II беззастенчиво использовал памятники предыдущих царей, выбивая на них свое имя, а также разбирал более ранние постройки и использовал полученный камень для возведения собственных монументов. Конечно, он не первый среди фараонов, кто с неуважением относился к памяти своих предшественников, однако его благочестивое рвение при прославлении многочисленных царей прошлого противоречит той грубости, с которой он присваивал камни из их памятников для возвеличивания своей собственной славы (фото 21в).

Такое длительное правление едва ли могло не оставить глубокий след в судьбе страны. В Египте существовал обычай празднования возрождения царя в день его юбилея, проводившегося обычно на тридцатом году правления, а затем через более короткие промежутки. Рамсес II, как и полагается, прошел ритуал празднования своего юбилея на тридцатом году правления, второй – на тридцать четвертом, третий – на тридцать седьмом, и так далее вплоть до одиннадцатого – на шестьдесят первом году правления[284]. Ритуал омоложения пожилого правителя, должно быть, приобрел характер надоевшего чуда, когда фараону было восемьдесят. За эти годы он произвел огромное количество царственных потомков – нам известно о более чем ста сыновьях, которые составили новый привилегированный класс, так как несли в себе семя бога. Следует отметить, что у фараона могли возникнуть сложности с тем, чтобы женить всех своих детей: об одном царевиче мы знаем, что он взял в жены дочь сирийского капитана корабля[285]. Рамсес II жил в неге и праздности, и, кажется, ни один царь на земле не смог бы соперничать с ним. Он стал прототипом царя Озимандии у Шелли:

Я встретил путника; он шел из стран далеких

И мне сказал: вдали, где вечность сторожит

Пустыни тишину, среди песков глубоких

Обломок статуи распавшейся лежит.

Из полустертых черт сквозит надменный пламень —

Желанье заставлять весь мир себе служить;

Ваятель опытный вложил в бездушный камень

Те страсти, что могли столетья пережить.

И сохранил слова обломок изваянья:

«Я – Озимандия, я – мощный царь царей!

Взгляните на мои великие деянья,

Владыки всех времен, всех стран и всех морей!»

Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…

Пустыня мертвая… И небеса над ней…[286]

Итак, в заупокойном храме Рамсеса II сохранились пьедестал и упавшая разбитая голова колосса этого царя, другим именем которого было Усер-маат-Ра, или Озимандий[287]. За свою долгую, легкую, исполненную праздности жизнь он не подумал о том, чтобы справиться с факторами, угнетавшими древнеегипетскую культуру. Он сделал все для того, чтобы Египет по-прежнему находился на вершине могущества и славы, но, если бы он знал, как быстро изменится жизнь в стране, он едва ли смог бы сделать достаточно, чтобы противостоять этим переменам. Египет распадался под действием внутреннего и внешнего давления.

К тому времени, когда Рамсес II наконец скончался и присоединился к богам в ином мире, двенадцать его старших сыновей уже умерли, и его наследником стал тринадцатый сын, Мернептах, который сам уже был в годах. Добросовестные поэты воспели в гимнах перспективу восстановления маат новым царем, как делал каждый из предшествующих фараонов. «Возрадуйся сердцем, вся земля! Добрые времена настали! Господин был дарован землям… Мерне птах!.. Все праведные, придите и узрите! Маат изгнала обман. Грешники пали ниц, а все алчные позабыты. Вода поднялась и не опадала; паводок держался высоко. Дни длинны, ночи не коротки, и луна проходит свой путь нормально. Боги довольны, и сердца их радуются. [Каждый] живет в радости и трепете»[288]. Это не означает и не должно было означать, что под конец правления Рамсеса II страна так сильно погрязла в обмане, злодеяниях и жадности, что Нил не разливался, дни стали коротки, а фазы и движение луны – хаотичными. Речь идет лишь о подобающем приветствии чуда воссоздания всего этого новым фараоном, но ни в коем случае не о принижении его предшественника. Но спокойный ход правления Мернептаха был нарушен новой попыткой завоевания Египта, первой со времен гиксосов.

На пятом году правления царя, около 1230 г. до н. э., некий союз народов попытался вторгнуться в Египет с запада. Руководил вторжением ливийский князь, но не из племен Ливийской пустыни, с которыми у Египта давно были установлены отношения, а, возможно, из Киренаики, которой требовался выход к морю. Он заключил союз с некоторыми из беспокойных «народов моря»: ахейцами «из страны моря», тирренами, ликийцами, сардинцами и сицилийцами. Мернептах встретил их на западной границе и обратил ливийского князя в бегство «глубокой ночью. Ни хохолка не осталось на голове его, и ноги его были босы… и не было у него воды, чтобы смочить кожу и сохранить себе жизнь». Размер вторгшихся войск можно понять по тому указанию, что более шести сотен союзников были убиты и более девяти сотен взяты в плен. На какое-то время Египет восстановил безопасность, и «любой может беспрепятственно путешествовать по дорогам, ибо не было больше страха в сердце народов. Крепости предоставлены сами себе, колодцы открыты и доступны для посланников. Зубцы стены спокойны под лучами солнца, пока стражи ее бодрствуют… Скот в полях оставлен свободно пастись без пастухов, даже если на пути их встречается ручей… Люди идут и возвращаются, напевая песни, и не было плача среди народа, как во времена скорби… потому что Ра [снова] повернулся к Египту». Страна снова демонстрировала иноземцам физическое превосходство, однако угроза вторжения становилась все ближе