Культ Ктулху - [140]

Я приблизился к бреши со смесью ужаса и азарта. Вот он, наконец, путь к ответам на так настойчиво осаждавшие меня вопросы! На пороге я запнулся, почему-то не решаясь заглянуть внутрь. Пройти дальше было нелегко: огромная каменная глыба лежала плашмя на песке: заполненная грязью канава отмечала место, где она вертикально простояла долгие века, пока недавнее землетрясение не раскачало и не опрокинуло ее, освободив ранее запечатанный проход. В том, что это именно дверной проем, у меня даже сомнений не возникло: одного опасливого взгляда внутрь хватило, чтобы различить гладкий, сухой каменный пол. Даже в этом тусклом свете, лившемся с затянутого дымом неба, этот поразительный факт оставался фактом: таинственное строение действительно имело искусственное происхождение; его возвели какие-то разумные существа, и лежащая у моих ног каменная плита несколько последних тысячелетий запечатывала вход, не давая едкой морской воде проникнуть внутрь.

Плывшие изнутри испарения тоже не слишком хорошо пахли, но запах был скорее сухой и затхлый. Несмотря на стиснувшее мне внутренности скверное предчувствие, я был больше не в силах сдерживать свое естествоиспытательское любопытство.

Я выскользнул из лямок вещмешка, которым меня снабдил капитан, и вытащил самый громоздкий из бывших в нем предметов – морской фонарь. Посражавшись немного с кремнем и кресалом, я сумел, в конце концов, запалить масляный фитиль.

Я очень хорошо помню, как чувствовал себя в тот момент. «Белая луна» как будто очутилась за много лиг от меня, совершенно недосягаемая. Я уговаривал себя, что дрожу с головы до ног только от осознания того, какая невероятная удача свалилась мне на голову; что я оказался именно на этом корабле и именно в этот день исключительно чтобы воспользоваться этой небывалой возможностью, которая была не иначе как чудом. Чуть-чуть другой курс, ветер немного посильнее да настроение капитана малость помрачнее – и не видать мне этих неприветливых берегов как своих ушей. Любая случайность могла лишить меня поразительного открытия, которое я вот-вот сделаю.

Все это я тогда себе сказал. Оглядываясь сейчас на то мгновение, я отчетливо понимаю, что на самом деле просто пытался найти оправдание вставшему комом в горле страху – комом, готовым меня задушить. Уверен, где-то в глубине души я уже доподлинно знал, что это открытие, конечно, изменит всю мою жизнь, – да вот только совсем не так, как я предполагал, когда мечтал об ожидающих впереди славе и удаче.

В общем, лампа, наконец, загорелась; ее теплое желтое сияние в моем смятенном состоянии оказалось как нельзя более кстати. В объятиях ее пляшущего света, словно бы отгородившего меня от недоброй серости дня, я вошел под своды древнего, давно затерянного храма. Откуда, интересно, я узнал, как сумел в одно мгновение догадаться, что огромное, окутанное тенями помещение было местом поклонения? Много раз с тех пор я пытался понять, что же почувствовал тогда, переступая порог. Описать это можно только как вездесущее присутствие, как какую-то вредоносную энергию, которая прибывала и клубилась вокруг. И эта энергия не была ни случайной, ни ненаправленной. Фокус ее находился у дальней стены, на том конце зала, совершенно скрытый от крошечного отважного света моей масляной лампы. Чтобы понять, что это такое, мне поневоле нужно было туда дойти – и пересечь все это колоссальное помещение. Мимолетная бравада, разгоревшаяся было вместе с пламенем фонаря, иссякла, и я двинулся через этот бесконечный зал, зажатый в когтях такого бессловесного ужаса, что разум мой оказался буквально парализован. Я шел не по собственной воле, а просто не решаясь противиться давлению разлитой вокруг силы, неотвратимо влекущей меня вперед, к тому скрытому от глаз месту, где меня ждали ответы на все вопросы, узнавать которые – я с каждым мгновением понимал это все более отчетливо – я больше совершенно не желал!

Лампа качалась с каждым шагом, отбрасывая неверные отблески на окаймлявшие мой путь колонны; покрывавшая их неразборчивая, странная резьба почему-то казалась настолько отталкивающей, что я машинально и быстро отводил от нее взгляд. Время от времени свет падал на другие участки зала, открывая взору целые барханы праха – только это и оставалось от деревянной мебели и стенных драпировок. Какая-то часть меня упрямо оплакивала потерю и сокрушалась, в какой, должно быть, превосходной сохранности все это пребывало до сего дня – пока в храм не ворвался свежий воздух, стократ ускоряя давно отложенный распад драгоценной утвари. Но этот объективный научный интерес почти полностью затмевало облегчение от того, что теперь мне не нужно было смотреть на запечатленные на этих древних гобеленах сцены. И если видимое в свете фонаря будило во мне такой страх, можете себе представить, до чего доводило невидимое! Фантазия с готовностью принялась заполнять тонущие во тьме просторы зала образами. Что скрывалось там, за границей светового круга, пожирая меня взглядом? Не шепот ли раздавался вверху, в царившей под потолком тьме, или это просто морской ветер впервые после стольких веков ласкал постаревшие камни? Эта последняя версия явно соответствовала истине, так как теперь я снова ощущал – и притом донельзя обострившимися чувствами – тухлый запах «пляжа». Или… это был собственный запах храма, порожденный все тем же внезапным разложением некогда живой плоти, какое поразило мгновенно распавшиеся в прах предметы утвари? В первый раз за всю свою недолгую жизнь я проклял воображение, столь услужливо обогащающее физический опыт. Если оно будет так же упорно вызывать призраков на потребу распоясавшимся нервам…