Куль хлеба и его похождения - [47]

Постелюшка — мать сыра земля,

Одеялышко — ветры буйные,

Умываиьице — частый дождичек,

Утираньице — горючие слезы.

Дождичек вымочит, красное солнышко высушит, зелено вино согреет кровь и приободрит силы: бурлаки опять на работу, опять впряглись в лямку и запели песню.

— Батюшки-бурлаченьки, где вы родились?

— Нас, бабушка, камыш родит.

— Отчего вы, бурлаченьки, помираете?

— Нас яр (крутой обсыпчатый берег над глубиной) топит.

— Эх, батюшки, вы не поспели: только что яр-то у нас обвалился.

Так пожалела старушка скорбных бурлаков на дальнейшем пути их по Волге: лучшего мнения они не заслужили!

Последуем и мы за бурлаками в том расчете, что они мало глядят по сторонам, плохо видят и ничего не расскажут. Возьмем любую пристань из тех, где собирают и откуда плавят хлеб в Петербург. По Волге это Самара. Ниже ее накопляется хлеб для Каспийского и Азовского морей. На Самаре Волга как будто переломилась и потекла в Петербург. Не изменяя своего водяного устья, принадлежащего Каспийскому морю, Волга свои прибрежные хлебные богатства понесла на северо-восток к устьям притоков своих: Мологи, Шексны и Тверцы. По ним приволжский хлеб двумя системами природных вод и искусственно прорытых между ними каналов входит в реку Неву и уходит за границу. За Волгою потекли в ту же сторону и притоки ее: реки Цна и Сура. На Цне самая богатая пристань — Моршанск с знаменитой мельницей (о которой уже было сказано). На Суре знаменитая пристань — село Промзино Городище. Оба работают на Петербург. На Самару еще собирают хлеб из плодородных степей по Иргизу-реке и около, где сеют либо на собственных землях, либо на взятых в аренду или в кортом с обязательством отдачи владельцу условной платы по уговору (чаще третий сноп, из трех четвертей третья). По безлюдью этих степей обрабатывают землю наемными рабочими, которые идут за Волгу тысячами и нанимаются за дорогую цену. Особенно много набирается на самарских пристанях рабочих для уборки пшеницы. Они охотно бросают готовые места, покидают дом и кров, толпами запружают площади на пристанях, зная, что сколько бы в урожайный год ни скопилось народу, всем будет работа. Приволье земель Нижней Волги продолжает и теперь привлекать народ, не всегда для оседлого житья, но не так давно шел сюда народ тысячами и селился тут. Вырастали города, как грибы; из маленьких деревушек выстраивались такие, как Саратов, перещеголявший теперь самые древние и самые людные города. По степям разливалась жизнь, и если деревни и села не представляли сплошных линий, не тянулись сплошной цепью, зато осевшие людны и велики, как мало в других частях России. Народ шел на хлебные земли для хлеба в таком поразительном множестве, что стали опасаться, чтобы не перелилась северная холодная Русь на южную Волгу, в Оренбургские и Новороссийские степи. В это время вырос город Волгск, считающий себе не больше ста лет; выросла и Самара, не перестающая расти так, что нынешнее время можно считать лишь периодом ее возмужалости. Каждому городу еще очень далеко до старческих лет.

Во всем этом причина и участник хлеб и удобные для него черноземные поля. Конечно, и тут не без греха со стороны наемщиков и хозяев палей. Про одного мне рассказывали в тех степях, что за крестьянские слезы и притеснения прислали ему из Питера железную шляпу в полпуда и велели надевать всякий раз, когда надо было ему идти в казенное место или по начальству. Другому-де дали железную медаль в пуд весом и не велели снимать ее ни днем, ни ночью. Степной заволжский хлеб этими мироедами кулаками свозится и ссыпается в Сызрани, где для хлеба настроено до пятидесяти огромных амбаров, в Хвалынске — около полутораста, а в селе Балакове — одной из богатейших поволжских пристаней, отправляющей весною более двухсот барок, больше пятидесяти хлебных караванов, — в Балакове хлебных амбаров четыреста для пятисот тысяч четвертей, на сумму не одного миллиона рублей.

На Самаре и самая Волга изменяет свой образ, принаряжается и украшается. До Самары от Астрахани берега ее однообразны и пустынны; нет гор (кроме Столбичей), еще очень мало селений; существующие велики и все завалены и обставлены кругом соломой — признак необыкновенного избытка этого хлебного остатка. Соломой там, за недостатком лесов, даже топят печи, несмотря на то, что солома горит, как порох, и дает жар скоротечный. Внутренние степные земли вдаль от берегов Волги засыпаны хуторами, теми отдельными хозяйствами с избами и клетями, которые породились избытком хлебных богатств и одни в состоянии пособить сладить с уборкой того, что даже одолевает человеческую силу.

Отсюда начнем мы свое путешествие с хлебом, хотя, в сущности, для нас все равно: двинуться ли из Моршанска, начать ли с Промзина Городища, но Сура и Цна — реки однообразные, и дорога скучная, а путешествие хлеба с бурлаками и без того невесело. За Самарой вскоре Волга принимает тот законный вид всех настоящих рек, по которому ярко обозначается правый берег горным, левый луговым (считая по направлению от истока к устью). Горы так круты и возвышенность велика, что самую Волгу со всем ее многоводьем сбили с прямого пути и изогнули дугой, заставив себя обойти полукругом, называемым лукой. Эта дуга Волги, так называемая Самарская лука, требует обходу до 150 верст, тогда как проезд на ближайшие концы ее по сухому пути составляет всего верст 15. Посередине дуги лежит город Самара. На северном верхнем конце ее лежит деревушка Жигули, с которой начинаются Жигулевские горы — страшные и опасные в старину, невинные и очень красивые в настоящее время. Кто видел с парохода эти белые известковые горы, оступающиеся в Волгу крутыми скалами, поросшие лесом и кустарником и облитые алым блеском восходящего солнца, — тот любовался такими очаровательными картинами, из-за которых вовсе не нужно шататься за границу. Некоторые скалы неприступны; вся масса гор, перепутанных цепкими кустарниками, темными лесами, извилистыми и узкими долинами, представляла безопасные притоны для злых людей, разбойничавших на Волге, грабивших хлебные караваны, мешавших правильной торговле, вредных благу государственному, общественному и частному. Под Самарою разбойники шалили в особенности охотно. С тех пор как Петр Великий оживил Волгу движением хлебных судов к Питеру, когда проложил в Неву каналы и соединил ее с Волгой, устроив по мелким рекам шлюзы, — разбои и грабежи на Волге с каждым годом усиливались. С разных сторон России собирались сюда бездомные и голодные бродяги, беглые солдаты, помещичьи и монастырские крестьяне, люди, желавшие поживиться легкой добычей и преступным промыслом грабежа. Ученики и последователи Стеньки Разина (казненного еще до Петра) собирали из этого сброда шайки, и еще в двадцатых годах нынешнего столетия были они опасны судам и вредны торговле. Разбойничьими шайками стали управлять даже женщины, и очень злые, между которыми в особенности прославилась Дунька Казанская, водившая на промысел под Казанью. Выстроены были казенные суда, называемые гаркоутами, наряжены были для преследования разбойников особые военные команды; разбойников стали ловить, притоны их истреблять, и наконец успели очистить Волгу. Вот уже почти пятьдесят лет она стала совсем безопасна и очень удобна для беззаботных прогулок путешественников, желающих отдохнуть и развлечься, послушать бесконечные рассказы о разбойничьих похождениях, целые повести, складные и поэтические песни об них же, и притом об самых удалых. Плывем дальше.