Вообще-то научными изысканиями занимались трое: Гимземин, Авилекс и Фалиил. Только каждый видел этот путь по-своему. Алхимик шел к знаниям через опыты с травами да разными ингредиентами. Звездочет, разумеется, через изучение ночного неба и чтение древних свитков. А Фали в большей степени был просто философом-размышлистом. В его голову постоянно приходили какие-нибудь неординарные идеи, якобы объясняющие устройство бытия. Вот однажды он выдвинул гипотезу, что весь мир плоский, как огромный блин. Отсюда следовало, что если начать копать яму, то рано или поздно сделаешь дырку в земле. Винцела, помнится, тогда еще рассмеялась, мол: «ну давай, попробуй!» А он взял и попробовал! Выкопал глубину почти по плечи, а ниже пошел уж слишком твердый грунт, о который тупилась лопата. Но Фали с достоинством вышел из положения, сказав: «железное дно, я так и думал». Еще он как-то размышлял: что будет, если разделить камень надвое, а потом еще надвое, а потом еще… и так много-много раз. Можно ли дойти до самой маленькой, неделимой частицы или это действо обречено длиться бесконечно? Он даже придумал имя для гипотетической частицы — лептон (то есть слепленный из ничего). Консультировался с Гимземином, но тот хмуро повел своими косыми бровями и ответил, что его практика такое не подтверждает.
Не так давно Фалиил высказал более сложную гипотезу, заявив ошарашенным слушателям, что они наблюдают не четыре отдельные свечи, а одну-единственную, только с разных сторон. Этот оптический обман возникает потому, что пространство вселенной сильно искривлено и замкнуто в большую сферу. Кривизна разлагает свет на четыре спектра. И еще в конце он добавил, что его теория гениальна. Половина кукол сразу же отвергла этот бред, а другая половина, в основном — девчонки, даже не поняла, о чем шла речь.
Сейчас Фалиил размашисто вышагивал по пространству скуки, не особо наблюдая за его безжизненным окружением, и наверняка думая над своими новыми теориями. Из кукол он был самым большим — как в высоту, так и в ширину — даже слегка полноват. Может, поэтому пуговицы на его темно-синей рубашке постоянно расстегивались?
Его округленное лицо редко когда улыбалось.
* * *
Едва очутившись в тумане абстракций, Ханниол внезапно отпрянул. Звук непроизвольно вырвался из горла и скорее являлся неосознанным рефлексом, чем выражением панических чувств. Даже когда причина для испуга резко исчезла, ее образ еще некоторое время шокирующим воспоминанием стоял перед глазами. Этот огромный черный монстр с мохнатыми загнутыми зигзагом лапами, несколькими светящимися глазами и тоненькими, как у стрекозы, крыльями по бокам. Стрекоз уже давно никто не наблюдал, а это одичалое видение длилось, пожалуй, капля-секунду… или две, или три. Да не все ли равно?!
Штрихи…
Вот и познакомились.
Интересно, когда они возникают, за то ничтожное мгновение, что живут, они что-нибудь чувствуют? Думают? Боятся своей смерти, едва ли не впритык следующей сразу за рождением? И откуда они? Из кошмарных снов? Вдруг образы, рождаясь в чьей-либо несчастной голове, пытаются реализовать себя здесь, в тумане?
Ханниол отошел от первоначального шока и уж было надумал повернуть назад. Но жуть как не хотелось выглядеть трусом в глазах Астемиды. Тьфу, почему мысли опять о ней? Дальнейшие шаги он совершал, двигаясь точно по канату — осторожно, с зажмуренными глазами. Когда на горизонте вновь появилась Желтая свеча, казалось, радости нет предела. Освежающий вдох-выдох придал сил и некую внутреннюю окрыленность: он готов идти! А штрихи — лишь несущественная мелочь, близкая к взору. На минуту ему даже стало стыдно за свои сомнения.
Лес выглядел как-то странно: все деревья стояли нагнутые — причем, нагнутые в одну и ту же сторону. Их некогда величественные кроны теперь раболепно склонялись перед… ну не перед ним же! И тут Хана посетила догадка: в тот момент, когда в древности остановилось время, здесь, на севере, дул сильный ветер. А после того, что Авилекс назвал Катастрофой, вся местность превратилась в музей некогда бурлящей жизни. Застыл момент, застыли страсти, застыло даже осознание происходящего.
Пройдя не так уж много шагов, Ханниол вдруг остановился и улыбнулся увиденному: среди травы лиловыми остроконечными лепестками торчал цветок алюбыса — тот самый, из которого Гимземин изобрел любовь. Рядом примостилась небольшая полянка с распустившимися цветками ненавии: они были приторно-желтые, с колючими иголками на стеблях. В Сингулярности такие редкость. Хан подумал, что на обратном пути неплохо бы нарвать для Астемиды букет чего-нибудь экзотичного.
Тьфу ты, опять мысли о ней! Хан вспомнил, что отправился в странствие лишь с целью излечиться от этого наваждения, поэтому гнал от себя возникающие в ватном мозгу гипнотические образы. Но увы, это не очень-то получалось. Порой казалось, что настойчивые воспоминания об Асти не просто атакуют рассудок, а идут на него откровенной войной. Вот, к примеру, комплексную неделю назад, она, ляпнув по ходу какую-то несуразную глупость, весело потрепала его рыжую шевелюру. Тогда он лишь недовольно поморщился, а сейчас готов прокручивать эту картинку вновь и вновь…
