Кукольник - [3]

Речь глашатая казалась бесконечной. Выражения становились все умнее, а речь запутаннее. Он будто вязал не слова, а узел виселицы на шее...

Зачем они покинули леса? Эль не догадывалась. Эльфы любят тайны. Даже меж собою.

Жалобно посмотрев на хозяйку, Эль приободрилась. На лице Госпожи не было ни ужаса, ни отчаяния, а только: спокойствие, красота, величие. Как и полагает настоящей волшебнице. Ужас и отчаяние она уже отложила в угол. Дескать, чем вы хотите меня напугать? В привычной ситуации маг умеет вкладывать страх в заклятье как ингредиент. Сильнее чувство - сильнее волшебство. Истинный маг замедляет сознание, аккуратно хватает свой ужас за лапки и сует под стекло. Неспешно изучает в пробирке, как иной алхимик рассматривает душистую травку...

Эль попыталась наполнить взгляд подобным своей госпоже отрешенным презрением. Девушка невольно покосилась в начищенный до зеркальной глади щит стоявшего рядом воина. Брови приподнять. Губы расслабить. Вот так. Вроде получилось. У нее с контролем эмоций намного хуже чем у госпожи... Люди не должны видеть ее волнение.

Глашатай говорил без остановок и интонаций, тем самым еще более напоминая машину. Машину, вгонявшую в сон и злость одновременно:

- ...эльф может быть опознан по критерию длины ушей и особой их форме, напоминающей звериную. А также по несвойственной для человека красоте лица и стройности фигуры.

Госпожу и фрейлину Эль обступили эльфийские воины, ожидая опасности с любой стороны. Путь предполагал быть тайным и скрытным, поэтому их всего трое. Кожа воинов была увита нарисованными кольцами. Каждое кольцо, как у дерева, - год служения в бесконечной войне против Тулурка...

Воин по имени Лир - тонкий, как эльфийский лук, и стремительный, как стрела, пущенная из него. На коже его вообще ничего не осталось кроме колец. Сходящихся, опутывающих тело, как виноградные лозы. Начнешь считать - собьешься, не дойдя до половины. О, он легендарный мечник. Но что можно сделать против арбалетов стражей, нацеленных в упор, будь ты даже трижды легендой?

Глашатая сей вопрос не волновал.

Он продолжал и продолжал:

- ...Эльф подлежит умерщвлению в целях уменьшения популяции, определенной как вредной. Умерщвление можно произвести в действие силами местной стражи или любым гражданином Тулурка, выказавшим на то желание. Если при этом: животное "Эльф" соответствующим образом ограничено в двигательной функции, и гражданину Тулурка не грозит какая бы то ни было опасность. Также умерщвление может происходить с целью увеселения на арене театра или... или... или...

Эль нарочито зевнула. Она в который раз обвела яму взглядом в поисках неожиданного спасения. Но нет - стены крепки, а решетки из железа.

Решетки сотрясаются пленниками. Самого разного рода пленниками, за стенами рычат пещерные львы и ругаются зеленые орки. Одна из решеток особенно расшатана. Огромный силуэт застыл за ней, словно титан. Кто это? Может глупый горный тролль, что недавно прыгал по скалам и мнил себя хозяином мира, а теперь сражается на сцене, потешая публику?

Многие почитали себя властелинами, пока не пришли люди. Никто и не помнит откуда. Они не были сильнее, они не были быстрее или ловчее других, но в глазах их застыла тяга к познанию нового.

И пришли они на землю эльфов, орков и многих других. Пришли на самоходных установках, с артиллерией и мечами из крепкой стали. Пол мира пало под натиском легиона. Стены древних городов подобны стенам здешнего театра - все в засохших пятнах крови, царапинах, оставленных тысячами ударов мечей и когтей...

Смерть эльфа - лишь переходная форма в нечто иное. Семя ли дуба, или душистый клевер, или усохший ковыль. Не имеет особенной важности. "Эльфы - цветы мира, сорви их, но корень всегда остается в земле" - так успокаивала себя Эль.

За этими мыслями она и не заметила, как из дальнего прохода арены показался человек.

Сначала со скрипом поднялась решетка, затем палач ступил на арену, лениво передвигая конечностями. Прикрыл рукой глаза, будто тусклые, пасмурные лучи Гибурга причиняли ему боль.

Палач был тощ, костист, изможден и болен тысячью болезней. И, казалось, едва удерживает тяжесть собственного духа на своих спичечных ногах.

Но публика, тем не менее, оглушительно заревела.

Сын орка умирал словно человек: жалостливо плакал, молил богов о помощи, а по ноге наверняка стекал трусливый желтый ручей. Сюда, однако, доносились только крики.

- Слышишь? Орлукс кричит как баба... - равнодушно произнес гладиатор Оциус Тит Сириус и плотнее укутался звериной шкурой.

В камере смертников было мокро и сумрачно, точно во внутренностях какой-нибудь затонувшей подлодки: скрипят порывы подземного ветра, стекает позеленевшая вода, а по фарватеру шумит гребной винт.

Вдобавок далеко вверху барабанил утренний дождь. Творец - большой, злой и мрачный - плакал скудной слезой. Но это согласно легендам, в яме представлялось иное: штаны Творца приспустились, и он презрительно мочился...

И здесь многие разделяли Его вечное уныние. Чтож было отчего: холод в подземелье дикий, завтраками не кормили, а табак постоянно заканчивался. Подобные обстоятельства не могли не удручать, и видимо потому у всякого проявлялось чертовски навязчивое и вполне естественное - желать смерти ближнему своему.