Кукольник - [29]

— Бросьте, Томсон, — устало потирая грудь в районе сердца, вмешался шериф Айкен. — Я ему прямо сказал, что это не дело, но тогда уже надо было всю нашу армию после победы над Британией к врачам тащить. Сколько ушей они у англичашек поотрезали! Помните?

— То была война!

— Да какая разница? По большому счету, трофей — он и есть трофей, и парень его честно заработал. Да и вообще не в этом дело.

— А в чем? — дружно уставились на шерифа преподобный и Томсон.

Шериф выдержал паузу и печально склонил голову.

— Вся беда в его идеях. Совсем зачитался мальчишка. Все эти греки да римляне, да еще про Золотой век постоянно болтает. Только это и опасно по-настоящему.

— Золотой век? — непонимающе заморгал Томсон.

— Ага, — кивнул шериф. — Видел я, что он читает… Кошмар! Сплошной аболиционизм! Я так понимаю, он хочет, чтобы все его ниггеры были ему как семья. Поэтому и хорошую идею с сетью не принял.

— Точно-точно! — почуяв союзника, подхватил Томсон. — И, главное, накричал на меня! «Вы уволены, Томсон!» А я его вот с таких лет помню! И из-за чего? Ниггеры ему, видите ли, дороже собственного управляющего!

— Но это же понятно, господа, — вмешался преподобный. — Нормальная христианская позиция! Он, конечно, во многом не прав, но перед Господом…

Шериф насупился и упреждающе выставил широкую красную ладонь перед собой.

— Не торопитесь, ваше преподобие. Он их за один стол с собой посадить хочет.

— Как за один стол? — потрясенно вскрикнули хором преподобный и управляющий.

Наступила такая тишина, что стало слышно, как на соседней улице проехал экипаж.

— В этом-то и беда, господа, — покачал головой шериф и тяжело вздохнул. — В этом-то и вся беда.

Платон работал весь остаток дня и всю ночь. Время от времени Джонатан покидал его и выезжал на протоку, но там ничего не менялось. Обложенные со всех сторон собаками и бдительными надсмотрщиками, рабы так и стояли по шею в воде и выходить не собирались.

Джонатан искренне попытался убедить их вернуться и даже предложил отправить на берег хотя бы стремительно слабеющих детей, но рабы по-прежнему отворачивали от него серые пустые лица, опасаясь даже посмотреть хозяину в глаза.

— Может, и впрямь попробуем сетью? — всерьез предложил Джек, самый старый и самый толковый из надсмотрщиков. — Я понимаю, что это не самый лучший выход, но и стоять здесь без конца тоже немыслимо.

— Подождите, Джек, не торопитесь, — вздохнул Джонатан. — Я вижу, что вы уже устали. Потерпите еще немного. Я скоро все это прекращу. Очень скоро.

Он был уверен, что план сработает, но только на следующий день, ближе к вечеру, Джонатан всерьез приблизился к тому, чтобы исполнить свое обещание, ибо технология изготовления из мертвых ниггеров кукол, подобных Аристотелю, оказалась достаточно сложной.

Всех шестерых негров Платону пришлось аккуратно выпотрошить, затем набить мелко нарубленным, отдельно пропитанным черным смолистым «рассолом» и тщательно высушенным на солнце камышом, и только потом он тщательно зашил все отверстия и сказал, что первый этап завершен.

Джонатан, старательно преодолевая остатки отвращения, показал Платону, как именно следует одеть кукол, и даже начал придавать телам задуманные позы, и вот тут у него не заладилось.

Собственно, каждая черная фигура должна была воплощать конкретный грех. Один самый крупный негр с бутылкой и раковиной от устрицы вместо ложки должен был изображать обжорство и пьянство. Второй, помельче, мирно свернувшийся клубочком рядом со сломанной мотыгой, планировался как воплощение лени и безделья. Третий, с картами в одной руке и мешочком с бобами во второй, должен был отображать страсть ниггеров к магии и гаданиям. Четвертый, со стеклянными бусами в руках, — неистребимую тягу к стяжательству и воровству, а пятый и шестая — мужчина и женщина — олицетворяли собой прелюбодеяние.

И все вроде было правильно, и по отдельности куклы были хороши. Но когда Джонатан увидел всю композицию в целом, уже установленную на платформу сверху повозки, да еще с красиво одетым Аристотелем Дюбуа в центре, грудь его пронзила сильная боль. Всем своим видом куклы словно бросали вызов всему, что предлагал им белый человек, и откровенно демонстрировали весь набор своих истинных духовных ценностей. И даже стоящий с расставленными в стороны руками Аристотель только усиливал это впечатление, всем своим видом словно говоря: «Вот как следует себя вести, чтобы выглядеть, как я!»

Джонатан от души выругался и бессильно опустился прямо на утоптанный пол сарая. Задуманное рушилось на глазах.

— Можно сказать, масса Джонатан? — почтительно склонился перед ним Платон.

— Что тебе надо? — мрачно отозвался Джонатан.

— Не надо подкармливать духов.

— То есть? — заинтересовался Джонатан.

— Они еще не заслужили ни рома, ни бус. Их нужно просто подчинить.

Джонатан прищурился и тут же все понял. Вскочил, вырвал из одеревеневших рук бутылку из-под рома, раковину, бусы, подозвал Платона, и спустя два или три часа беспрерывных усилий, выворачивая куклам закостеневшие руки и ноги, чтобы добиться нужной выразительности, изменил все, до последней детали! Отошел и удовлетворенно покачал головой. Именно этого он и добивался.