Куколка - [33]

Этой усталости от разных мадам Фуше-Дегар я не чувствовал до случая в последнем апреле. Но ясно, что в тот или в другой день я должен был почувствовать. Апрельский случай только ускорил развязку…

И я спрашиваю теперь себя: не с точки зрения понятия о нравственности (потому что, чтобы ни говорили, а понятия о нравственности очень туманны), а только с точки зрения того удовольствия, которое можно получить от женщин, разве я не ошибся? Вот, например, эта посредственность, существо, лишенное тонкости и воспитанности, этот Мишель Бурген! Он шел к единственному объекту своих желаний так же, как муха летит на лампу, без критики оспаривания собственного инстинкта. Если бы этот инстинкт не получил удовлетворения, если бы он не добился своего объекта, то Мишель Бурген был бы мертв. И он добился своего благодаря этой слепой силе: он, так сказать, заставил Генриетту Дерэм выйти замуж за него. Теперь она принадлежит ему. Она его не любит, она сказала ему это, но она – его жена и остается ему верной. С того момента, когда все происходит так, как если бы его любили, у него нет достаточной деликатности чувств, чтобы страдать от того, что его не любят. Он хотел только одну женщину, хотел ее с юности, предпочел лучше умереть, чем не обладать ею – и вот он и обладает ею, и притом по всем общественным законам, единолично, гласно и навсегда…

Разве не очевидно, что этот человек, который гораздо ниже меня, знает радости, превосходящие все те, которых я так упорно добивался со времени своей юности? И разве не он – самый высший тип человека, стремящегося к высшему наслаждению женщиной?»

Одной из самых мучительных трагедий совести является та, когда запоздалое сомнение вдруг овладевает человеческим существом, которое до своих сорока лет слишком истаскалось, чтобы поверить чему-нибудь. Случай с Герселем совершенно аналогичен: он слишком высокомерен, чтобы сказать себе то, что он сказал однажды Генриетте: «Я вел дурную жизнь»… Но он уже решается спросить:

«Не был ли я одурачен, одурачен другими и самим собой, когда по взаимному соглашению называл любовью то, что не было любовью?»

Этот мучительный вопрос, быть может, предлагает себе в часы одиночества и та молодая женщина, которая на короткое время вторглась в жизнь Герселя, на короткое, но совершенно достаточное, чтобы дать ему толчок к сомнениям. И она, вспоминая о принесенной ею жертве, тоже, быть может, думает:

«Не была ли я одурачена собственной гордостью?»

Ведь любовь, наслаждение ею, как и все главные понятия, в сущности, противоречивы. И если ум человека достаточно проницателен, чтобы уловить это противоречие, то достаточно ему бесповоротно избрать одну из двух противоположных друг другу форм любви, чтобы другая определилась с совершенной точностью, стала желанной и пришла искушать его, говоря ему:

«Ты ошибся!.. Это я – истинная любовь!.. Это я – истинное наслаждение ею!..»

Желтое домино

Глава 1

Как только моя тетка и опекун, заботливо водворившие меня в хорошенькой квартирке на улице Порталис, отправились в обратный путь, меня охватило сильное волнение. Мне стало страшно тоски одиночества, а в голове рождались самые противоположные мысли, слишком смелые, слишком грешные, для моего одинокого положения. Мне только что минуло двадцать лет. Все эти годы я находился под надзором опытных наставников. Я мало помнил своего отца и мать, умерших рано, когда я еще был совсем маленьким; в моей душе жила благодарность к мсье де Тенси, милому старику, с немного узкими, но вполне благородными взглядами. С таким же чувством я относился и к своей симпатичной и миловидной тетушке Одилии за то, что она воспитала меня, как подобает быть воспитанному молодому человеку из хорошего рода и наследнику большого состояния.

С самого раннего возраста, когда я еще носил длинные локоны на плечах и короткие бархатные штанишки, я уже умел шаркать ножкой и целовать ручки дам. Умел тоже, в случае надобности, до прихода тетки занять разговором заждавшихся гостей. И часто, лежа на подушке, я ночью повторял себе любимую фразу дядюшки Тенси: «Надо всегда быть корректным и никогда смешным».

Как только мне минуло десять лет, меня отдали в училище, куда поступали дети всей нашей аристократии. Это было дорогое заведение. Там скоро сгладились все мои недостатки от слишком изнеженного домашнего воспитания. У нас были очень продолжительные каникулы, которые я проводил в своей семье и в доме дяди, отставного военного деятеля. У него собиралось всегда избранное общество, и велись интересные и поучительные беседы. Мне никогда там не бывало скучно.

Бывали там и дамы, жены товарищей дяди. Помню одну прелестную блондинку с глазами цвета увядающих незабудок. Оригинальный был у нее цвет волос: совсем как липовый мед! Была еще другая блондинка, иного оттенка, более золотистая и немного постарше. Затем прехорошенькая кругляшечка с темно-каштановыми волосами, с седой прядью через всю голову. Я бывал счастлив в их обществе!.. Меня безумно волновали их присутствие и сознание их женственных прелестей. Но, я старался владеть собой и ничего не позволял себе. Несмотря на это, часто по ночам, переживая прошедший день, моя совесть упрекала меня в том, что я слишком много времени посвящал мыслям о женщинах. Но потом я молил Бога послать мне в жизни еще таких же милых и интересных женщин, когда я буду старше и сознательнее. У меня было ясное предчувствие, что настанет такой возраст, когда я не буду так сильно мучиться и перестану быть таким щепетильным, как сейчас.