Кукла в волнах - [26]

— Я думала, что ты не придешь, — сказал она, внимательно глядя мне в глаза, — на крыльце днём ты был какой-то рассеянный. У тебя ведь есть девушка? Лида, кажется. Может, ты её любишь, а я навязываюсь? — она отвела глаза и посмотрела куда-то в окно, мимо цветов, стоящих на столе.

— Почему ты так думаешь? — удивился я: — Во-первых, я обещал, что приду, а обещания привык выполнять. Во-вторых, Лидка это так, от скуки, причем обоюдной.

— Я у тебя тоже от скуки? — спросила Илона, всё так же не глядя на меня.

— Что ты, конечно, нет! Но пойми, я ещё до конца не разобрался в себе, не понял, чего хочу. Ты мне нравишься, но я не знаю, любовь ли это?

— А мне кажется, что я в тебя влюблена, — Илона встала со своей кровати, где она сидела, и медленно, как ходят люди в глубокой задумчивости, пошла ко мне.

Она обошла стул, на котором я сидел и, наклонившись, прижалась своей головой к моей. Приятно пахнуло свежестью цветов, её прерывистое дыхание я почувствовал не своей щеке. Светлые волосы девушки, выбившиеся из-под голубой ленточки, которой была перевязана голова, щекотали мою шею.

— Иди ко мне, — прошептала она, — мне от тебя ничего не надо, просто обними, прикоснись ко мне.

Я почувствовал, как кровь учащенно застучала в висках. Мы поднялись и начали целоваться стоя, одновременно раздевая друг друга. Потом, после всего, я лежал расслабленный, чувствуя тепло её тела, плотно прижавшегося ко мне.

— Как тебе Волчатников? Я видел, ты вечером с ним разговаривала.

— Сергей Николаевич? Ничего… — она засмеялась — ты ревнуешь? Он приятный, хороший. Я чувствую хороших людей. Но мне нужен только ты один. Я хочу быть с тобою рядом, только с тобой, — она ласково провела рукой по моей груди.

Возвращаясь в свою комнату, я подумал о том, почему некоторые люди называли то, чем мы занимались с Илоной выражением «заниматься любовью». Из-за удобства? Не надо употреблять много лишних слов? Но ведь любовью нельзя заниматься, потому что — это чувство. Мы ведь не говорим: «Пойду заниматься грустью» или «Пойду заниматься радостью». Практически любое чувство может иметь свою форму физического выражения. Например, печаль может вызвать слезы, а радость — громкий смех. Любовь может иметь продолжение в сексе.

«Опять на философию потянуло, — подумал я, — если ты такой умный, то, как бы тогда сказал? Занимался сексом? Но «секс» — слово лишенное эмоциональной окраски. Им нельзя описать того события, той близости, которая возникает у мужчины и женщины. Если заменить какое-нибудь нецензурное ругательство этим словом, например, сказать «секс вашу мать», то это вообще никого не обидит. Нельзя обидеться на то, что не обидно. Да…секс-кекс. По-русски «половой акт» ещё хуже, чем секс. Слово «половой» сразу ассоциируется с полом, причем не с полом мужчины или женщины, а с полом в прямом смысле, как покрытии. «Акт» — вообще звучит ужасно, словно это террористический акт, а не любовные отношения. Да, задачка…»

У Гуторина ещё гуляли, причем остались, по всей видимости, самые стойкие. Я зашел к нему в комнату. Стоял густой туман из сигаретного дыма. За столом бессмысленно вытаращив глаза друг на друга, сидели Гуторин и Винник. На одной из кроватей, слегка похрапывая, спал Вова Приходько.

Оба прапорщика дошли до той стадии опьянения, как офицеры в повести Куприна «Поединок», когда забыли, для чего собрались и за кого пьют. Пили просто под лай собаки или под свет луны.

— О, замполит! — увидев меня, обрадовался старшина, — вот поспорили с Андрюшкой кто кого перепьет. Примешь на грудь? Ты же знаешь, если присутствует замполит, то это уже не пьянка, а культурное мероприятие.

— Всё мужики, давайте заканчивать, — не поддержал я их надежд, — завтра на полёты. До подъёма осталось два с половиной часа.

— А сейчас сколько? — спросил заплетающимся языком Гуторин.

— Два часа ночи.

— Ну, тогда по крайней, — встрял Винник и налил в кружки разбавленного спирта, — как говорят у нас на Дону: «Стременную».

Мы чокнулись без тоста, и выпили, почти не закусывая.

Несколько дней у нас с Волчатниковым не было возможности встретиться, да и мы сами не искали встреч, словно между нами возникло отчуждение по какой-то неизвестной мне причине.

В полку между тем ЧП продолжались. Кто-то вывел из строя ещё три двигателя. Особисты, которым уже надоело торчать на полевом аэродроме, были просто вне себя. Они, как говорится, рвали и метали. Как я слышал, оба капитана пару раз дежурили ночью возле самолетов в засаде с большой надеждой поймать злоумышленника. Но всё безрезультатно.

С Илоной мы встречались регулярно и я уже почти начал привыкать к ней, но глубокое чувство, появления которого я ждал от этих встреч, так и не возникло. Наши отношения не переросли в любовь, по крайней мере, с моей стороны. Так уж вышло и не знаю, чья здесь вина.

Волчатников первым подошел ко мне, пожал руку. Мы пошли рядом по одной из дорожек.

— У тебя с Илоной что-то серьезное или как? — напряженно спросил комэска.

— Сам толком не пойму, — ответил я и посмотрел на него, — а вы, почему об этом спрашиваете, Сергей Николаевич?

— Понимаешь, Витя, я, кажется, в неё влюбился, — он неловко помялся, с трудом подбирая слова, — хочется постоянно с ней разговаривать, смотреть на неё, быть вместе. Чёрт, ничего не могу с собой поделать!