Кукла в волнах - [22]

— Теперь это называется просмотром? Интересно… — прокомментировал он.

— А тебе что, завидно? — поддела его девушка.

Вова закатил глаза и пафосно произнес:

А глаза твои синие-синие

В обрамлении черных ресниц,

А у меня половое бессилие

И гангрена обоих яиц…

— Бедненький! — засмеялась Лида. Она присела к нему на кровать и погладила прапорщика по лысой голове, — тебя никто не любит. Ну, хочешь, — она шутливо посмотрела на меня и сказала Приходько, — хочешь, я тебя пожалею. Замполиту всё равно, он на мужиков переключился.

— Да брось ты! — Приходько резко приподнялся, вены на его лбу вздулись, как бывало, когда он хотел съязвить, — я его предупреждал, чтобы не ходил в барак к летчикам. Так нет, не послушался меня, чертяка этакий.

— Да, ладно! — недовольно буркнул я, — нашли мужефила.

— Кто здесь говорит о педиках? — в дверях показался Терновой. — О, Лида, привет! — заметил он девушку, — с чего вы ими заинтересовались?

— Да вот, — Вова кивнул на меня, — подумали с Лидией, что замполит перекинулся в тот лагерь.

Терновой прошелся по комнате и сказал, ни к кому не обращаясь:

— У нас в училище, в туалете, кто-то написал на стенке такой стишок:

   Я гляжу в унитаз хохоча,

   Я гляжу и любуюсь собой,

   У меня голубая моча —

   И вообще я весь голубой.

— Вы что сговорились — удивился я, — или сегодня вечер туалетной поэзии?

— Нет, дорогой товарищ, — ответил Приходько и покосился на книжку стихов Анненского, — ты первый удалился в поэзию. А что мы хуже что ли? Правда, Серёга? Мы тоже что-нибудь можем сообразить.

— Конечно, — согласился я с ним, — сообразить ты можешь, если только на троих.

Терновой сел на свою кровать и принялся неторопливо расстегивать куртку.

— В тебе, Вова, — сказал он — погиб великий актер, как в древнеримском императоре Нероне.

— А что, — немедленно отреагировал прапорщик, — сразу после школы я ездил в Москву. Хотел поступить в театральное училище.

— Ты? — удивился я.

— Думаешь не смог бы?

— А что же тогда не поступил?

— Да, — Владимир показал рукой на Лиду — понимаешь, их брат помешал. Я был чистым, непрочным юношей, а тут девчонки уже опытные…Короче, родительские деньги я прогулял и вернулся назад в Азовск. Правда, показал комиссии два этюда. Мне рассказали, что председателю понравилось.

— Вот я и говорю, что ты у нас бедненький, — вновь заулыбалась Лидка, — пойду к себе, раз никто не хочет помочь мне разобрать литературу.

— Лида, жди меня, и я приду! — игриво произнес Приходько. Потом, дождавшись, когда она вышла, повернулся ко мне. — Ну чего ты сачкуешь, замполит? С женщинами надо работать, и притом активно, а не валяться на кровати как бревно.

— Вот иди и поработай, — ответил я, поморщившись, — мне сегодня в другое место…

— К Волчатникову? — спросил Сергей — не связывайся ты с ним, а то огребешь по полной программе. Лучше, как сказал товарищ Вова, удели внимания Лиде. Видишь, девушка тоскует, чего-то хочет. Нехорошо быть таким невнимательным.

— Это за что же я огребу, если буду видеть Волчатникова?

— Слышал, что говорят в полку? Он странный мужик, живет без жены, но и с полковыми девчонками не спит, как другие. Может он, действительно, педик? Но ты ведь нет, мы это знаем. Что у вас может быть общего? Смотри, как бы на тебя не стали смотреть косо.

— Да брось, Серёга, всё это лажа. К тому же, я иду не к комэске, а к Илоне.

— Ну вот, это другое дело, — обрадовался Приходько, — значит, Лидка сегодня свободна. Пойду вечерком к ней, помогу разобрать литературу, раз замполит не против.

Он подмигнул мне и мы бы, наверное, еще долго подначивали друг друга, но меня вызвал дневальный в автопарк на беседу к особистам.

Я не стал особо торопиться — еще с училища невзлюбил этих «товарищей», когда один из них приложил руки к отчислению двух хороших ребят нашего отделения. Вся вина курсантов заключалась в том, что они рассказывали вечером, когда собирался небольшой круг близких приятелей в лыжной комнате, анекдоты о Брежневе. Это было, конечно, большим нарушением в политическом училище. И кто-то из друзей их сдал.

Нас всех по одному вызывал на беседу особист училища — бдительный майор с колючими глазами. Выспрашивал об атмосфере в отделении, о взаимоотношениях. Было неприятно, и я потом задумался отчего? Сам по себе разговор о товарищах по отделению был нормальным, но настороженность майора, скрывавшаяся в его цепких глазах, неожиданные вопросы, создавали излишнее напряжение. Я ждал от него все время какой-то западни, подвоха, который вынудил бы меня совершить ошибку, чтобы потом можно было использовать в качестве стукача. Не могли поймать шпионов, поэтому ловили пацанов, рассказывавших безобидные анекдоты. Так думали мы об этих людях и не испытывали к ним особого уважения.

Оба особиста находились в кабинете командира автороты в автопарке. Один сидел за столом, второй стоял у окна. Фуражки были небрежно брошены на стулья. Они почти не отличались друг от друга, как два брата-близнеца. Оба были белобрысыми, с почти бесцветными, чуть тронутыми синевой глазами. Пухлые круглые щеки, курносые носы. Разница, пожалуй, наблюдалась только в прическе и количестве волос на голове. Тот, что сидел уже начал лысеть, и сквозь жидкую поросль на голове отчетливо просматривалась блестящая, кажущаяся полированной макушка, а тот, что стоял, обладал густой шевелюрой. Под рукой у сидевшего находилась красная папка, уже довольно толстая от вложенных туда материалов расследования. На столе, прямо перед ним, лежала внушительная стопка чистой бумаги, будто капитаны собирались писать вместе большой роман как Ильф и Петров или братья Вайнеры.