Кукла на качелях - [6]

Я вижу красивый, такой ярко-белый особняк, но он мне не нужен, мне нужно низкое, длинное строение в глубине парка, за чугунной оградой.

— Госпожа, это частные владения, и посторонним нельзя…

— В склепе похоронена моя дочь. Не думаю, чтобы господа д'Аржантайли имели что-то против моих посещений. Я никого не буду беспокоить.

Я прохожу мимо швейцара, мимо неподвижного мраморного дога, мимо живой изгороди, мимо решетки, потом, уже под низкой крышей, мимо бесконечных рядов каменных плит с электрическими крестами… Розмари-Энн д'Аржантайль.

Я касаюсь гладкой поверхности плиты. Она не каменная, это какой-то пластик, полированный и очень легкий… я понимаю, что легкий, когда он бесшумно уходит вбок под моими пальцами.

Под ресницами Роми голубоватые тени, а вся она розовая, фарфоровая, полупрозрачная. На ее шейке стоячий воротничок белого кружева, плотный, крахмальный, и такие же манжеты на пухлых ручках, пальчики сложены на груди, Роми никогда не сложила бы их так… Я касаюсь ее гладких, теплых ручек, и Роми берет меня за палец, крепко, как всегда. И открывает широко расставленные серо-зеленые глазки, и хочет что-то сказать, но я прижимаю к губам палец свободной руки, и моя умная, все понимающая Роми только улыбается. Я наклоняюсь к ней, и она обхватывает меня обеими ручками за шею, а я, насколько возможно, прикрываю ее полой широкого плаща.

…Мы приходим домой, где на столике лежит детская фотография, а на ней, косо — черная прямоугольная рамка.

Фантасмагория-7

Роми никто не должен видеть.

Никто из тех, кто читал газеты с громадными жуткими заголовками над фотографиями детской площадки пансиона и широко раскрытых детских глаз. Никто из тех, кто случайно встречал меня на лестнице и отводил взгляд от моего белого лица под черной повязкой. Никто из тех, кто звонил мне в первые дни, совершенно не зная, что сказать. И вообще никто.

Я стою перед дверью в ту маленькую полутемную комнатку, где прячу свою дочь. Живую. У нее гладкая, полупрозрачная кожа, под которой пульсируют маленькие жилочки, и еще у нее сине-фиолетовая полоса вокруг тоненькой шейки. Я не хочу видеть эту полосу. Может быть, поэтому я стою перед дверью и не могу заставить себя войти. Я боюсь. Боюсь Роми, своей маленькой, нежной, беззащитной девочки?!

Резкий, как выстрел, звонок в дверь. Я вздрагиваю всем телом, бросаюсь прочь от двери Роми, с двух шагов возвращаюсь, чтобы обезопасить эту дверь поворотом ключа. Ведь Роми нет ни для кого, она существует только для меня… И самое страшное: я все время неотвязно допускаю мысль, что ее действительно нет, что я сошла с ума, что украла из склепа то, что когда-то было моей дочкой… нет, это не так, сумасшедшие никогда не осознают своего безумия…

— Здравствуй! Что, не ждала меня увидеть?

— Лорейн!

Да, я ее не ждала, я никого не ждала, я хочу только одного: чтобы она ушла поскорее, не приближаясь к двери в соседнюю комнату. Моя лучшая подруга… Сейчас она начнет меня утешать — и я не выдержу, я знаю, я точно сломаюсь…

— Ну, как ты тут живешь? — Лорейн говорит быстро, не оставляя места для ответа. — По-моему, неплохо устроилась, только шкаф я бы подвинула ближе к батарее. Вчера видела по телевизору твоего красавчика — он как, не объявился еще? Кстати, где твоя дочурка? Она здорова?

Я стою лицом к окну, она не видит, как отливает кровь от моего лица. Правильно, Лорейн ведь ездила за границу, она не знает… Я должна это сделать, должна решиться, пусть фантасмагория кончится, рассыплется в один момент!..

Я слышу свой голос:

— Она, наверное, еще не проснулась. Но все равно, уже время полдника…

Зачем я закрывала дверь на замок?! Ключ не хочет поворачиваться в моих дрожащих руках, дверь скрипит, в глазах Лорейн удивление… Открывается!

— Роми, малышка! Узнаешь тетю Лорейн?

Роми сидит на кроватке, глядя на нас своими серо-зелеными глазками, часто моргающими от неожиданного света. Лорейн смеется, она вынимает из сумочки шоколадку, она видит Роми — живую, мою! Я бросаюсь к моей девочке, подхватываю ее на руки, целую, отламываю кусочек шоколада и кладу ей в ротик…

И Роми кусает мои пальцы — больно, с настоящей, осознанной злостью.

Я улыбаюсь, я прячу руку за спину — Лорейн не должна была заметить. В глазах Роми зеленые искорки — странные, потусторонние. Но ведь это моя девочка, маленькая, фарфоровая, и она любит меня!

Звенящим полушепотом, медленно, словно заклинание, я говорю:

— Поцелуй маму.

Роми послушно тянется ко мне, прикасается мягкими губками к моей щеке, но не целует — втягивает в себя мою кожу, как присоска, от такого поцелуя останется след, надолго… Мне страшно, я сажаю Роми на кроватку, отрываю, отталкиваю ее от себя — что-то жуткое, чужое, враждебное…

— Что это у тебя на шейке? — слышится голос Лорейн. — Кто это сделал?

Все смещается, смешивается, переворачивается в дикой фантасмагории. Потолок, углы и стены надвигаются на меня — как и глядящий мне в грудь розовый детский пальчик.

* * *

Я проснулась поздно, яркий луч, пробивавшийся сквозь щелку между ставнями, уже дотянулся до середины комнаты. Если бы не ставни, солнце давно бы меня разбудило — и зачем это я закрыла их?