Кукла на цепи - [3]

Обычно такие сумки мягки и податливы. Эта была не такой. Я никогда не попадал под удар копра для вбивания свай и вовсе к этому не стремлюсь, но теперь имею некоторое понятие об этом ощущении. Эффект получился примерно такой же. Рухнув на пол, как если бы гигантская рука подломила мне ноги, я остался неподвижен. Однако сознание ничуть не затуманилось: я видел, слышал, мог даже до некоторой степени оценивать происходящее вокруг. Но не мог даже извиваться, в чем в этот миг испытывал исключительную потребность. Мне приходилось слышать о шоках, парализующих сознание, теперь довелось узнать шок, полностью парализующий тело.

Все происходило до смешного медленно. Дуклос отчаянно огляделся, но с эскалатора было не уйти. Бежать вверх мешали трое мужчин, стоящих за спиной: до меня не сразу дошло, что эти трое, казавшиеся не посвященными в происходящее, были сообщниками человека в черном и их делом было задержать Дуклоса и не оставить ему иного выбора, кроме движения вниз, навстречу смерти. Это была самая хладнокровная расправа, какую мне только доводилось видеть, хотя в своей жизни я вдоволь наслушался жутких историй на эту тему.

Взгляд мой сохранил способность двигаться, и я воспользовался этим: взглянул на летную сумку. С одного конца из нее торчал дырчатый, как дуршлаг, цилиндр глушителя. Вот чему я был обязан своим временным параличом, оставалось надеяться, что временным, ведь если принять во внимание силу удара, можно было только дивиться, что меня не переломило пополам. В лице человека в черном не было ни удовлетворения, ни напряжения, просто спокойная уверенность профессионала. Где-то чей-то бесстрастный голос сообщил о посадке КЛМ-132 из Лондона-самолета, которым мы прибыли. И мне туманно и некстати подумалось, что никогда не забуду номера этого рейса, хотя какой тут рейс ни выбирай, случилось бы то же самое, потому что Дуклос должен умереть прежде, чем увидится со мной. Я снова перевел взгляд на Джимми Дуклоса; у него было лицо человека, приговоренного к смерти. Со спокойным отчаянием он сунул руку за пазуху и выхватил револьвер, но, чуть опередив, трое мужчин за его спиной упали на ступеньки, тотчас раздался приглушенный хлопок, и на левой стороне его плаща появилась дырка. Он конвульсивно дернулся, согнулся и упал лицом вниз, эскалатор понес его тело в зал и бросил прямо на меня.

Действительно ли моя полная беспомощность в эти несколько секунд, предшествовавших смерти Дуклоса, была следствием настоящего физического паралича – или парализовала меня неотвратимость его гибели? Впрочем, я был безоружен и все равно ничего не мог сделать. Но вот что любопытно: прикосновение его мертвого тела подействовало на меня оживляюще.

Трудно назвать это чудесным исцелением. Меня охватила волна тошноты, а по мере того, как проходил шок от удара, живот заболел не на шутку. Сильно болел и лоб, – падая, я, верно, ударился головой об пол. Все же власть над мышцами до некоторой степени вернулась, так что я осторожно поднялся на ноги – осторожно, потому что сильно кружилась голова и я мог снова оказаться на полу. Зал плыл перед глазами и я убедился, что не особенно хорошо вижу, значит от ушиба головы повредилось зрение, что было странно: пока я лежал, зрение вроде бы действовало отменно. А потом сообразил, что просто веки от чего-то склеились, провел по ним рукой и обнаружил причину: кровь. Много крови, как мне показалось. Она втекала из ранки под волосами. Приветствуем вас в Амстердаме, подумал я и достал платок, дважды провел им по глазам – и зрение снова стало стопроцентным.

Все эти события от начала до конца никак не могли длиться больше десятка секунд, но, как всегда бывает в подобных случаях, уже клубилась вокруг встревоженная толпа. Чья-то внезапная смерть для людей, что открытая банка меда для пчел. И то и другое немедленно стягивает внушительное количество любопытствующих с мест, которые только что казались лишенными всяческой жизни. Я не обратил на них внимания, равно как и на Дуклоса. Я уже ничего не мог для него сделать, как и он для меня. Обыск ничего бы не дал: как все хорошие агенты, Дуклос никогда не заносил ничего стоящего на бумагу или магнитофонную ленту, а прятал в своей весьма вместительной памяти.

Смуглый убийца за это время, должно быть, уже скрылся.

Разве что глубоко укоренившийся инстинкт осторожности заставил меня оглядеть иммиграционный зал, чтобы удостовериться, что он действительно исчез.

Но он был еще здесь, в двух третях пути через зал и беззаботно шагал по эскалатору к выходу, небрежно покачивая авиасумкой, будто и понятия не имел о переполохе, который вызвал. Я даже засомневался, он ли это, настолько не укладывалось у меня в голове то, что произошло с его походкой, но я тут же сообразил, что именно так и выглядит бегство профессионала. Профессиональный карманник в Эскот, только что избавивший от бумажника стоящего рядом джентльмена в сером цилиндре, не бросится сломя голову в толпу под крики «Держи вора!», а скорее поинтересуется у своей жертвы видами на следующий заезд. Небрежная беззаботность, полная естественность – вот как это делают профессиональные преступники. Именно так вел себя смуглый мужчина. Ведь я-то был единственным свидетелем его действий – только теперь, слишком поздно, стала мне ясна и роль тех троих мужчин в убийстве Дуклоса. Они были среди людей, толпящихся около убитого, но ни я, ни кто-либо другой не мог бы им ничего инкриминировать. А убийца был уверен, что оставил меня в таком состоянии, в каком я еще долго не смогу причинить ему никаких хлопот. Я пустился за ним.