Кукла - [21]

Я даже более бесправна, чем некоторые неодушевленные вещи. Скажем, купит Максим памятник архитектуры, который охраняется государством, и втемяшится ему в голову его разрушить. Допустим, допьется до белой горячки, заложит под четыре угла динамит и нажмет на кнопку — вот и нет архитектурного шедевра. Но потом его посадят. Или могут посадить, поскольку велика вероятность того, что он откупится.

А под меня можно закладывать динамит без всяких опасений и без всяких отмазок.

Даже картину Рембрандта, купленную на аукционе Сотбис, нельзя уничтожить. Потому-то ее, кстати, и не дадут вывезти из Англии. Здесь-то, в России, с полотном можно что угодно сотворить. Но там за такие шуточки придется отсидеть.

То есть нельзя уничтожать многое из того, что тебе принадлежит легально.

Зато с нелегальной собственностью можно делать все, что угодно. Например, можно расправиться со шлюхой, которую тайно, без документов, вывезли в таиландский публичный дом.

Так что я ничем не отличаюсь от подпольной шлюхи!

Вот это-то и унизительно…

Так, стоп. Я, кажется, поняла.

У меня есть цель.

Эта цель — свобода.

Глава 4 Двойная бездна

В последнее время Максим начал всерьез задумываться о смысле жизни. И, оборачиваясь назад, с горечью констатировал: в его прошлом никакого смысла не было. Все прожитые годы были заполнены лишь чисто механической целеустремленностью, так сказать, слепой прытью машины.

И карабкание по горкомовской служебной лестнице, которое сопровождалось унизительным вылизыванием башмаков вышестоящих «товарищей». И ухаживание за первой женой, которая с первых же встреч ценила в нем не его истинную сущность, то есть все то хорошее, что в нем было, а циничную фальшь, принимая именно ее за сущность. Эта женщина, имея в своем организме некий атавистический орган, нежным звоном отзывавшийся на всевозможные производные от слова «коммунизм», буквально млела, когда Максим говорил: «на пленуме обсуждался вопрос о…», «бюро приняло решение по поводу…», «повестка дня предполагала создание кворума…», «проект циркуляра пришлось долго приводить к…».

И Максим старался, Максим пыжился, Максим надувал щеки, чтобы нравиться этой человекомашине, допотопной, как арифмометр «Феликс». Зачем он это делал? Конечно, Ирина — так звали первое несчастье Максима — была дивно хороша собой. Но ведь этого недостаточно! И лишь сейчас он признался себе в том, что это была своего рода компенсация той циничной фальши, которой был пропитан их горком, как и тысячи других горкомов, словно зловонная солдатская портянка, которую приходится использовать в качестве салфетки. То есть его работа в горкоме была хороша по содержанию (естественно, материальному) и отвратительна по форме. А Ирина, напротив, хороша по форме, но уродлива по содержанию. Нет, создание такой семьи Максим никак не мог признать осмысленным актом.

Как, впрочем, и создание второй семьи. Конечно, брачный союз циника и непроходимой дуры — не лучшее сочетание. Но когда в одном доме сходятся два циника, это уже равносильно пожару. А вторая жена Максима по части цинизма давала ему сто очков вперед, и эта гремучая смесь могла иметь для одного из них самые печальные последствия. То есть в какую-нибудь минуту роковую, когда на карту поставлена, скажем, покупка «Порша» последней модели, она запросто могла продать мужа трансплантаторам на внутренние органы.

Что же касается бизнеса, этой безумной гонки за мифическими нулями на банковском счету, то это занятие признать осмысленным можно лишь после того, как уверуешь в необходимость тотальной ядерной войны.

Это было коллекционированием именно нулей, абсолютно пустых, надутых кондиционированным офисным воздухом, и не более того.

Мог ли Максим тогда, горячечно зарабатывая огромные деньги, тратить их с удовольствием? Мог ли он ощутить вкус изысканной пищи, сидя в шикарном ресторане и орудуя мобильником с гораздо большим энтузиазмом, чем вилкой и ложкой? Мог ли почувствовать характер автомобиля, насладиться его неукротимой динамикой, если его возил шофер? И так далее, и тому подобное. Куда ни кинь, всюду выходит глупая никчемная суета. Этак можно поверить в то, что богатство спасет мир!

Так думал Максим, мрачно «читая жизнь свою». Правда, не все в его трагических умозаключениях укладывалось в безупречную логическую схему. Да это и не важно, поскольку эмоциональный рационализм — это нонсенс, или, как говорят филологи, катахреза. Так, например, Максим не хотел признавать, что без того собачьего периода зарабатывания огромных денег у него сейчас не появилась бы возможность «осмысленного существования». Поскольку при отсутствии дензнаков этой самой осмысленности может достичь лишь буддийский монах либо православный инок. Ни к тому, ни к другому Максим готов не был.

В конце концов его скорбная мысль склонилась к тому, что он жил как животное, которым руководят стадные инстинкты. Мысль напряглась еще немного и, независимо от философа Герберта Маркузе, выдвинула термин «ложные потребности», которые им управляли все эти бесцельно прожитые и неосмысленные годы. И эти самые ложные потребности ему, как и сотням миллионам так называемых «массовых людей», вдолбили в голову — реклама, СМИ, политики, мир шоу-бизнеса, фэшн-индустрия, транснациональные компании и хрен знает что еще!