Однажды всеми горячо любимый профессор исчезает, и слухи о его местонахождении… Впрочем, не будем опережать события. Думаем, читатель сам обо всем узнает из этой книги. Обратимся лучше к создателю Пуфа, великолепному мистификатору князю Одоевскому, личности не менее загадочной, чем знаменитый профессор.
Московский обыватель, Иван Оглошаемый, титулярный советник в отставке Плакун Горюнов, Тихоныч, Невский, отставной капельмейстер Карл Виттерман — и это далеко не все псевдонимы таинственного мистификатора! Писатель, журналист, философ, редактор, историк науки, литературный и музыкальный критик, композитор, изобретатель — это еще не все сферы его деятельности! Одоевский служил чиновником Министерства внутренних дел, Департамента духовных дел иностранных исповеданий, являлся членом общего присутствия Департамента государственного хозяйства, помощником директора Публичной библиотеки, заведующим Румянцевским музеем… был камер-юнкером, затем камергером… «Меня вообще обвиняют в каком-то энциклопедизме»[3], — скромно вздыхал сам первый русский энциклопедист.
Свой быт он обставлял театрально, по-фаустовски («русским Фаустом» называли его приятели). Посетителей его кабинета, заваленного старинными книгами, черепами, заставленного всевозможными склянками и химическими ретортами, поражал уже костюм хозяина: «…черный шелковый, вострый колпак на голове и такой же, длинный, до пят, сюртук — делали его похожим на какого-нибудь средневекового астролога или алхимика»[4]. В переднем углу его кабинета «красовался человеческий костяк с голым черепом на своем месте и надписью: sapere aude <решись быть мудрым — лат.>. К каким ухищрениям должно было прибегнуть, чтобы поместить в этой тесноте еще фортепьяно!»[5]
Дом Одоевского в Петербурге сочетал в черты блестящего светского, литературного и музыкального салонов. «Я мало встречал людей, которые могли бы сравниться с Одоевским в добродушии и доверчивости, — замечал один из гостей князя. — Никто более его не ошибался в людях, и никто, конечно, более его не был обманут — я уверен в этом. Писатель фантастических повестей, он до сих пор смотрит на все с фантастической точки зрения. <…> Никто более Одоевского не принимает серьезно самые пустые вещи, и никто более его не задумывается над тем, что не заслуживает не только думы, даже внимания. К этому еще примешивается у него слабость казаться во всем оригинальным»[6]. Впрочем, современники вспоминали: «Князь Одоевский просто поражал нас иногда необыкновенной, словно энциклопедической разнородностью и пространностью научных своих познаний: не было, кажется, ни единого научного предмета, с которым более или менее он бы не был знаком. Относительно новых языков, так положительно известно, что кроме русского, которым он, как известно, владел до классической тонкости, он свободно не только читал, но и говорил и писал по-французски, по-немецки, по- итальянски, по-английски и испански. Равно он был превосходным знатоком церковнославянского наречия и далеко не был несведущим в латинском, в древнегреческом и, кажется, даже в древнееврейском языках»[7].
Кроме салонных приемов, гурман и кухмистер Одоевский устраивал «специальные обеды», которые литературно обыгрывались. Так, известно, что однажды на «специальный обед» князь пригласил коллег — сотрудников Публичной библиотеки. «Меню, — писал Одоевский О. Корфу 4 мая 1860 г., - будет составлено в виде каталога raisonne <систематического — франц. >»[8].
Гости также не оставались в литературном долгу. Как-то князь пригласил С. А. Соболевского на приготовленную особым образом утку. Соболевский поддержал литературно-музыкально-кулинарные изыски князя и откликнулся акростихом с названиями нот в гамме:
Утку изжарить
Редко удастся,
Милый кухмистер!
Фаршу не резать,
Солью не брызгать
Лакомо будет
Главным делом жизни Одоевского были, несомненно, литература и искусство. Наибольшую известность получили его рассказ «Последний квартет Беетговена» (1830), «Пестрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модестовичем Гомозейкою, магистром философии и членом разных ученых обществ, изданные В. Безгласным» (1830), светские повести «Княжна Мими» (1834), «Княжна Зизи» (1839), «Живописец» (1839), «Мартингал» (1846), а также повести мистического и фантастического содержания «Сильфида» (1837), «Косморама» (1840), «Саламандра» (1841) и др. В 1844 г. в Петербурге выходят его «Сочинения» в трех частях, в которых были опубликованы «Русские ночи» — первый и едва ли не единственный на сегодняшний день русский философский роман.
Литературную деятельность Одоевский сочетал с музыкальной, выступая не только как музыковед (кстати, первый в России), но и как музыкант-исполнитель. Он даже сконструировал имеющий ряд оригинальных свойств орган, который был, по свидетельствам современников, «полнее, совершеннее и эффективнее всех клавиатурных инструментов, доселе известных»[10]. На этом органе часто импровизировал М. И. Глинка[11].
Романтический идеал универсальной личности Одоевский стремился реализовать в своей жизни. Он одним из первых начал издавать книги «для народа», готовил учебники, писал популяризаторские статьи, издавал сборники и т. д. Собственно, «лекции доктора Пуфа» как раз и являются отражением его склонности к популяризаторству — только на этот раз доступной всем, но сложной науки — кулинарии.
