Куда ведет Нептун - [75]
И он нашел ее.
Вскоре о его подвиге узнал весь флот.
Во время сражения бот был окружен турецкой флотилией, состоящей из тридцати одного судна. Небольшой экипаж отчаянно отбивался от превосходящих сил противника. Надежды на спасение не было никакой.
Второе пленение? Дефремери приказал команде покинуть бот, вплавь добираться до берега.
На судне он остался один, приготовив бот к взрыву.
Позволив туркам подойти на близкое расстояние и дав по ним залп из заряженных пушек, Дефремери зажег фитиль к пороховым бочкам.
Три турецких галеры подошли вплотную… И тут раздался взрыв.
Так погиб капитан Дефремери.
Слух о героическом капитане дошел до императрицы.
— Я всегда верила моим верным слугам, — заявила она. — Где сейчас служат офицеры, состоящие ранее при Дефремери?
Президент Адмиралтейств-коллегии, старый петровский флотоводец Головин рассказал, на каком корабле состоит лейтенант Вяземский. Исполнив поручение, мичман Лаптев вернулся из донских степей, ждет нового назначения.
— Он ведь отменно грамотен?
— Да, Ваше Величество. Морская академия дает хорошие знания. Знает латынь, французский.
Многое теперь значило для государыни имя героя Дефремери. И свет его имени лежал на тех, кто еще недавно служил под началом самоотверженного капитана.
— Куда же вы намерены определить Лаптева, господин президент?
— Имеем на него виды для строящегося бомбардирского корабля.
— Подчиненный капитана Дефремери достоин лучшей участи. Вы так не думаете?
Головин наклонил голову.
— Повелеваем назначить его командиром придворной яхты «Декроне». Желаем иметь рядом такого человека.
— Слушаюсь, Ваше Величество.
Императрица подошла к распахнутому окну.
Стая ворон с оглушительным карканьем кружила над крышей дворца.
Головин знал охотничий азарт императрицы. Он подал ей мушкет, прислоненный к кушетке.
Анна Иоанновна выстрелила.
Засмеялась над своей маленькой, но вполне позволительной причудой:
— Каково, адмирал?
Головин улыбнулся, разделяя веселое настроение государыни. И было в этой улыбке понимание той девической игры, которую себе позволяла императрица, и некоторое снисхождение старого, всего повидавшего на свете немолодого человека.
— Как всегда, Ваше Величество. Без промаха.
«ЭХ, ЛАПТИ, ВЫ ЛАПТИ, ВЫ ЛАПТИ МОИ…»
В тот год весна в столице запоздала. В конце апреля на Неве стоял лед. Поземка, хвостик уходящей зимы, кружила по сверкающему насту. С черепичной крыши Зимнего дворца холодными царскими подвесками свисали сосульки.
Весна обнаружилась лишь в стихах придворного пиита Тредьяковского:
После возвращения с Дона Харитон Лаптев находился в том состоянии, когда абсолютно уверен, что все блага мира принадлежат лишь ему одному.
Кто мог подумать? Какова улыбка судьбы? Вчера смертник, ныне баловень счастья, вознесенный не просто на капитанский мостик первой яхты государства, но на вершину, которая превзошла все доступные вершины офицерского честолюбия.
Несуразные строки виршеплета, пожалуй, полнее всего выражали его настроение — греметь, гудеть, шалить…
Ему был предоставлен отпуск, и вместе с Борисом Ивановичем он поехал в родное Пекарево.
Матушка умерла, батюшка не чаял повидать сына. Он знал о злоключениях Харитона (брат писал), и надо ли говорить, что испытал старик, увидев своего великовозрастного дитятку?
Второй день — пир горой! Вся пекарская челядь веселилась.
Отец отбил ноги, обходя присядкой стол, уставленный всевозможными яствами.
— Эх, лапти, вы лапти, вы лапти мои…
Борис Иванович кричал на всю ивановскую:
— Ла-а-по-ото-о-чки-и-и!
Яков, отец Дмитрия, сидел с Борисом Ивановичем в обнимку, не скрывал слез, вспоминал сына.
— Гдей-то сейчас мой Димушка! Какой дьявол понес его на север?
— Ты, Яков, не скули. На великое дело пошел. Не лаптем щи хлебать — открывать новый путь в море.
— Да я-то что, я против? Повидать до смерти хочу. Вернется ли?
— А то нет. Харитон — вот он, с того света вернулся.
Харитон повернулся к дядьям:
— Обо мне говорите?
— Об тебе, Харитоша.
В который раз он уже рассказывал про тот день, когда растворились железные двери узилища, как вышел на площадь и все ловил взгляды людей — живого ли в нем видят, не сон ли, не воображение ли камерника? Себе не верил. Потрогал кортик — холодит. Зажег трут — горько и горячо. Вздохнул полной грудью — господи, навозом пахнет. Жив!
Отец убивался:
— Седой весь стал! Меня сединой перебил.
Яков сокрушался:
— Смерть — она кого хочешь выбелит. Потому под саван равняет.
Захмелевший Борис Иванович озорно щурился:
— Со смертью, лапти мои, разговор должен быть короткий. Пригрози ей — отступит. Как в одной байке говорится? Приходит, значит, смерть к животу: «Явилась к тебе, хощу тебя взять». А живот ей в ответ: «Аз не слушаю тебя и не боюсь». Смерть речет: «Как не боишься? Все цари, и князи, и светители меня боятся». А живот свое: «Отыди от меня, бежи, доколе не проткнул тебя мечом своим». Вон как, лапти!
Харитон усмехнулся:
— Мечом, говоришь? А у меня и кортик отобрали. Но нет, грешно сетовать — отпустила меня на сей раз.
— Жить тебе, Харитоша, до ста лет! — пообещал Борис Иванович. — Я верю. Царская яхта высоко поднимает. Такое не часто бывает. Флотских вон сколько, а судьба выбирает одного. Ты же счастливчик, Харитоша!
Повесть о четырнадцатилетнем Василии Зуеве, который в середине XVIII века возглавил самостоятельный отряд, прошел по Оби через тундру к Ледовитому океану, изучил жизнь обитающих там народностей, описал эти места, исправил отдельные неточности географической карты.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.