Куда ведет Нептун - [60]
Главное же впереди. Берег Америки. Дорога к Таймыру. Северный морской путь.
Был поздний вечер. Беринг мало спал. После полуночи ложился, на зорьке уже на ногах.
Беринг зовет адъютанта, вручает запечатанный пакет.
— Завтра же фельдъегерской почтой в столицу.
— Слушаюсь.
Дмитрий Лаптев застыл на пороге.
— Что еще?
— Господин командор, к вам жена лейтенанта Прончищева.
— Проси…
Молодая русоволосая женщина. Черный платок сбит на плечи. Открытый взгляд.
— Ваше превосходительство… — Голос у Тани дрожит.
Беринг наливает из кувшина стакан воды.
— Выпейте. Успокойтесь.
Как сказать? Как убедить…
— Я слушаю вас, Татьяна Федоровна. Что с вами? Отчего такая тревога?
— Дайте разрешение пойти с Прончищевым дальше…
— На «Якутске»?
— Я ни о чем никогда вас не просила.
Откуда вдруг у нее взялась твердость в голосе?
— Вы все знаете. Я ушла из дома. Родители меня не благословили. Мой поступок был подсказан единственно лишь сердцем. Не говорите про флотский устав. Он мне известен. Я буду полезной на судне. Я рисую. Я сделаю виды Таймыра. Кроме устава, есть милосердие. От вашего приговора зависит моя жизнь.
Тридцать лет служит Беринг на флоте. Подобной просьбы не знает. Сколько мольбы в глазах этой женщины!
Это не блажь, нет.
— Татьяна Федоровна, ваша просьба так внезапна. — Беринг неловко улыбается. — Вы перекрыли мне все пути к отступлению. Говорю это как человек военный…
— За вами Адмиралтейство, Сенат, императрица Анна Иоанновна.
— За мной устав, — говорит Беринг устало.
Как, однако, время летит. Жена Прончищева… Того юного калужанина со щербатыми зубами. Да, да… Он тогда только что из Навигацкой школы приехал в Санкт-Петербург. Целая жизнь прошла.
— Теперь ночь, Татьяна Федоровна. Я подумаю. Я потом скажу свое решение.
Дмитрий Лаптев проводил Таню домой. Ночной визит к Берингу он устроил. Сделал все, что мог.
— Дмитрий, спасибо. Век буду помнить вашу милость. А Беринг… Отзовется ли он на мои слова?
— Татьяна Федоровна, Василий мне близкий товарищ. Поэтому моя к вам симпатия естественна. Остается уповать на всевышнего.
Дмитрий знал, как нелегко Берингу. О всяком его шаге, верном, неверном, тут же сообщали в столицу фискалы. В правительственном кабинете было немало людей, которые не сочувствовали целям экспедиции, полагали, что она разорительна, преждевременна, бессмысленна. А потому недруги готовы использовать всякий ошибочный факт, любую улику против Беринга, доказать, что он ретив или, наоборот, робок, властен или вял в исполнении долга, нерасчетлив в расходовании средств или, напротив, обрекает вверенных ему людей на несчастья.
О, фискальство времени Анны Иоанновны! О, доносы «слово и дело»! Сколько людей погубили они в ту пору, как многим поломали судьбы и карьеру.
И сейчас. Согласись Беринг с просьбой жены лейтенанта Прончищева — фискал с лисьей проворностью настрочит на командора донос. Любой, даже добрый поступок, вольно истолковать во вред. Могла ли обо всем этом Таня догадываться? Да и стоило ли посвящать ее в интриги двора?
Дмитрий сказал:
— Командор — твердо знаю — великодушен и справедлив. Что касаемо меня, Татьяна Федоровна, знайте, что я в вашей партии…
ДУБЕЛЬ-ШЛЮПКА «ЯКУТСК»
В море надо было выйти как можно раньше, до образования больших льдов. Счет шел на дни. Прончищев и Челюскин пропадали на стапелях. Засияли стеклами иллюминаторы судна; была для носа выточена изящная лебединая шея с маленькой головкой. Судно из гадкого утенка превращалось на глазах в дивного лебедя.
Дубель-шлюпка есть дитя фрегата и галеры. От фрегата паруса — грот и фок, палубная надстройка на корме, рулевое управление через тали; от галеры весла — двенадцать пар, малые фальконетные пушки на ухватах.
Ветреная погода — распускай паруса!
На море тишь да гладь — весла на воду!
Как делалась дубель-шлюпка?
Остов лиственничный, для обшивки шли доски тополя, легкие и упругие. Доски связывались в щиты жгутами из корней можжевельника. Большого умения требовало соединение обшивки с каркасом: гвозди не шли. Вытачивались дубовые или опять же лиственничные болты — нагеля. Вколотить нагель прямо по удару молотка — дурак сможет. Такой способ крепления не надежен. Под определенным углом просверливались коловоротом отверстия. Доски намертво прилипали к шпангоутам.
Численность экипажа диктовалась точными размерами судна. Уже не одно тысячелетие, начиная с греческих многовесельных судов, мореходы пользовались простым математическим расчетом: перемножались длина, ширина, глубина осадки; произведение множилось на шесть десятых, а затем делилось на восемнадцать.
От этого исстари принятого правила не отступали ни на дюйм. Дубель-шлюпка могла принять сорок пять человек экипажа.
Трюм размещался в кормовой части. Две каюты — для командира и штюрмана — на палубе.
Дубель-шлюпка легко управлялась, была независима от погоды, выдерживала пятибалльные штормы. Эти суда хорошо показали себя в азовском походе Петра, на Черном море, при Гангуте.
Вот когда вспомнились и пригодились уроки галерного мастера Лаптева. Скинув рубахи, в портах, в лаптях на босу ногу — для легкости, пружинности шага — Прончищев и Челюскин вместе с такими же бородатыми потными мужиками тесали кокоры, пилили доски, крепили шпангоуты, настилали палубу, поднимали мачты. Руки их были в шрамах, спины покрылись волдырями от ожогов нещадного сибирского солнца. Топор в руках Прончищева стал так же покладист, как некогда в цепких ладонях корабела Лаптева.
В книгу русского поэта Павла Винтмана (1918–1942), жизнь которого оборвала война, вошли стихотворения, свидетельствующие о его активной гражданской позиции, мужественные и драматические, нередко преисполненные предчувствием гибели, а также письма с войны и воспоминания о поэте.
О жизни прославленного русского полководца И. В. Гурко (1828–1901) рассказывает новый роман известного писателя-историка Б. Тумасова.
Об одном из самых известных людей российской истории, фаворите императрицы Елизаветы Петровны, графе Алексее Григорьевиче Разумовском (1709–1771) рассказывает роман современного писателя А. Савеличева.
В конце июля – начале августа 1941 года в районе украинского города Умань были окружены и почти полностью уничтожены 6-я и 12-я армии Южного фронта. Уманский «котел» стал одним из крупнейших поражений Красной Армии. В «котле» «сгорело» 6 советских корпусов и 17 дивизий, безвозвратные потери составили 18,5 тысяч человек, а более 100 тысяч красноармейцев попали в плен. Многие из них затем погибнут в глиняном карьере, лагере военнопленных, известном как «Уманская яма». В плену помимо двух командующих армиями – генерал-лейтенанта Музыченко и генерал-майора Понеделина (после войны расстрелянного по приговору Военной коллегии Верховного Суда) – оказались четыре командира корпусов и одиннадцать командиров дивизий.
Эта книга является 2-й частью романа "Нити судеб человеческих". В ней описываются события, охватывающие годы с конца сороковых до конца шестидесятых. За это время в стране произошли большие изменения, но надежды людей на достойное существование не осуществились в должной степени. Необычные повороты в судьбах героев романа, побеждающих силой дружбы и любви смерть и неволю, переплетаются с загадочными мистическими явлениями.
Во второй книге дилогии «Рельсы жизни моей» Виталий Hиколаевич Фёдоров продолжает рассказывать нам историю своей жизни, начиная с 1969 года. Когда-то он был босоногим мальчишкой, который рос в глухом удмуртском селе. А теперь, пройдя суровую школу возмужания, стал главой семьи, любящим супругом и отцом, несущим на своих плечах ответственность за близких людей.Железная дорога, ставшая неотъемлемой частью его жизни, преподнесёт ещё немало плохих и хороших сюрпризов, не раз заставит огорчаться, удивляться или веселиться.