Куда ведет Нептун - [35]

Вот такие мои «потаенные» новости.

Весьма обрадован приветом Беринга. Он помнит меня? Скажи ему при случае, что гардемарин «Дианы» низко кланяется ему. Он же был первый настоящий капитан, которого довелось узнать по приезде из Москвы в Санкт-Петербург. И восхищение им осталось во мне на все последующие годы.

А соленой рыбой от нас пахнуть не будет. Просолимся лучше морем, чем рыбой в рассоле.

В дружбе моей не сомневайся. Остаюсь твой товарищ Василий Прончищев.

Василий Васильевич! Здравствуйте!

Получила ваше письмо. Так хорошо вы описали итальянские виды.

Против ваших в моей жизни никаких изменений. Много рисую, езжу в ассамблеи.

Был у нас ваш друг Челюскин. Рассказывал много забавного о своей службе. Теперь и я, катаясь по Неве на ботике, думаю, с какой же скоростью бегут волны и в каком направлении. Видите, я тоже становлюсь навигатором. Но все это пустое.

Желаю вам новых приключений.

Будет желание, напишите, куда вы далее поплывете на своем фрегате. Ваши описания дают пищу моему воображению. Татьяна Кондырева.

Добрый день, Татьяна Федоровна!

Ваше коротенькое письмо меня удручило. Я полагал, что, несмотря ни на какие обстоятельства, мы останемся друзьями. Но ваше письмо не дает на то никаких надежд. Куда девалась ваша живость! Зачем вы так сухи?

Своим письмом вы, полагаю, хотите отвратить меня от дома — воля ваша. Не ожидая никакого снисхождения с вашей стороны, удаляюсь в сторону.

Питать ваше воображение, я это теперь знаю, есть кому, кроме вашего покорного слуги Василия Прончищева.

Сердечный друг Челюскин!

Служба идет своим чередом.

Выполняю на корабле всю положенную черную работу: матроз. Но, как и ты, делаю обсервации. В Ревельском порту смотрю толщину льда, вымеряю глубины в военной гавани. Целая тетрадь исписана. Думаю, мои исчисления будут небесполезны для лоцманов.

Ты хорошо мне написал о течениях. Я об этом думал. И прихожу к соображению, что течения имеют великое сходство с ветрами. Они тоже зависят от положения берегов, островов, отмелей, разных возвышений морского дна. От того, как направление, так и скорость свою меняют. Понятно, что тут потребны дальнейшие наблюдения, чтобы ближе к истине установить сию зависимость. Мы пока лишь робкие ученики.

Ах, Челюскин, Челюскин. Как же мне тебя не хватает. Как полюбил тебя, дурака, с первого же знакомства в первопрестольной, так и по сию пору все думаю: вот выйду на берег — ба, Челюскин! А ты в других местах. Это ли справедливо?

Ты интересуешься, как дела мои на той почве, из коей произрастает любовь. Что тебе сказать, дружище? Плохо, Получил письмо от Тани, и оно отвратило меня от каких-либо надежд. Причина тому понятна. Ты пишешь о господине, который к ней повадился. В нем, видно, все дело. Ты говоришь, он богат. Смею думать, не только это перевесило чашу. Для Анастасии Ивановны, да, это обстоятельство имеет свой резон. Но не думаю, что для Тани. Очевидно, в господине, домогающемся ее руки, есть иные привлекательные черты.

Семен, не кажется ли тебе, что порою наши беды и неудачи мы для своей выгоды склонны объяснять чем угодно, только не доказательствами самой правды? Правда горька. Мы всякий раз хотим намешать туда сладкого сиропу. Ревностно добиваясь внимания со стороны известного лица и, увы, не получая его, мы тут же виним всякие обстоятельства.

Полно, что излишне утешать себя? Не для моряка любовь. Я часто думаю о том, что береговая граница отделяет нас от земных, недоступных нам радостей. Такова служба, мы ее выбрали. И не будем жалобиться, а примем жизненный урок со всем покорством.

Поговорим о деле. Оно таково. Что слыхал ты об экспедиции в восточные пределы нашего отечества? Спрашивал об этом Харитона — молчит. Интерес мой, ты знаешь, не праздный. Хочу свой дух укрепить на ледяных дорогах.

На Балтике всякого народу достаточно. А Ледовитое море ждет нас. Женами и детьми не обременены, сил достаточно. И какая польза для отечества! Нет опыта? Да. Но молодость, молодость… Когда же и испытать себя в настоящей морской работе, как не теперь, когда мы молоды.

Как ты на все это смотришь?

В чем угодно ты можешь упрекнуть меня, только не в бешеном и неприятном мне честолюбии.

Обнимаю тебя крепко. В скорой надежде получить от тебя письмо остаюсь Василий Прончищев.

Милостивый государь мой батюшка Василий Парфентьевич!

После плавания в Италию, о чем я вам писал, пребываю в добром здравии. Чаю скоро стать мичманом. Капитан наш и офицеры ко мне ласковы, матрозы сначала сторонились (дворянин!), теперь приняли в свои заботы. Таков удел гардемарина. Одним плечом стоит рядом с матрозом, другим к офицерскому сословию. Сегодня чищу и скоблю палубу, лезу на реи ставить паруса — а это делать я наловчился, — завтра с офицерами произвожу всякие нужные обсервации. Такой труд мне по нраву, все же в штюрманской и геодезических науках кое-чему научился в академии.

Вас озадачила моя печаль, о которой я имел неосторожность вам написать. Не принимайте близко к сердцу мои слова. И не гневайтесь на своего любезного друга — не он правит дом, но его супруга. Все это, батюшка, пустое.

Об деньгах не тревожьтесь. Моего гардемаринского жалованья покамест хватает.