Куда уходит кумуткан - [32]

Теперь я знаю, зачем еду в Листвянку — разгадать тайну его сарая. Аюна и Саша помогут. Ну и в поход, конечно, пойдём! Нас никто не пустит, а мы пойдём. По берегу. Заберёмся подальше. Надеюсь увидеть стаю диких нерп! Будем жарить сосиски на костре и смотреть на море. Да, мы тут Байкал называем морем. Мама говорит, туристы всегда удивляются этому.

А ещё на Ангаре устраивают заплывы на льдинах. Когда лёд начнёт трескаться, садятся на него и плывут по течению, а их сопровождает лодка, чтоб не утонули. Саша говорит, что сплав на льдине от Шаман-камня начинается. А сарай дедушкин там совсем близко. Заодно посмотрим.

Если дедушка мучает животных, мама должна знать. Она животных любит и всегда молится за них. Говорит, буддисты должны молиться за всех живых существ, даже если это какая-то букашка.

Ну ладно, я пойду. Сегодня снегопад, будем заваливать „Бурхан“ снегом, чтобы его никто не поджёг. И зальём стены водой, чтоб ледяной панцирь получился.

Потом ещё напишу».

Сумеречная тропа

Субботним утром Максим, Аюна и Саша собрались в «Бурхане» по красной тревоге.

— Принесли? — спросила Аюна.

— Вот. — Саша показал завёрнутую в целлофан банку.

— Бензин? — прищурилась Аюна, стараясь в полумраке штаба разглядеть, есть ли что-то в банке.

— Керосин.

— Тоже сойдёт.

— Ещё как сойдёт! — возмутился Саша. — Кое-как у папы из гаража стащил. Если он узнает…

— Да-да, убьёт, — усмехнулась Аюна. — А ты? — Она посмотрела на Максима.

— Вот. — Максим распахнул куртку и показал спрятанную под ней простыню.

— Спички взял?

— Взял.

— Хорошо. А у меня вот.

Аюна достала из портфеля большой пакет. Максим и Саша заглянули в него. Там были собачьи принадлежности. Игрушки в виде хомячков, мячики, пищащие косточки, крутящиеся колбаски, две пластиковые миски, пакет корма, поводок, намордник и даже какие-то лекарства.

— Откуда это? — удивился Саша.

— Разбила копилку.

— Это всё в копилке лежало?

— Нет, умник. В копилке лежали деньги. Я копила на швейную машинку.

— Зачем тебе машинка?

— Теперь не важно. Важно, что я купила всё это.

— У тебя же нет собаки…

— Какая наблюдательность!

— Да хватит, надоели уже! — не выдержал Максим. — Юнка, говори по делу, чего случилось.

— Сам ты Юнка! Не называй меня так. Дяди Чимита хватает.

— Говори.

— Ладно, слушайте внимательно.

Узнав, что именно задумала Аюна, ребята вздохнули. Они привыкли к её чудачествам. Им даже нравились приключения, в которые она их втягивала. По традиции нужно было поворчать, прежде чем согласиться, но этот план Аюны приняли молча.

— Пойдём через Аграбу? — спросил Саша, разложив на коленях карту дворов и подсветив её карманным фонариком.

— Не всё так просто, — качнула головой Аюна.

— Это почему?

— Нужно идти по сумеречной тропе.

— Какой?

— Сумеречной, Людвиг. Или тебе по-хохлацки сказать? Уши чистишь по утрам?

— Где мы её возьмём? — спросил Максим.

— Чего?

— Тропу твою.

— Далеко ходить не надо. Она есть в каждом дворе. Мы пойдём по тропе Михалёва.

Саше стало не по себе. Сергея Николаевича Михалёва из тринадцатого дома хоронили прошлой осенью. Он вёл кружок по керамике. Ребята хорошо помнили его похороны.

В Городке тем днём всё замерло. Издалека, со стороны залива, доносились тяжёлые, распевные звуки траурного марша. Дети, побросав игрушки и недостроенные баррикады, стянулись к Крепости. Следом шли ребята постарше, до этого сидевшие на качелях у ранетного сада. Останавливались машины, из них выходили люди. В домах открывались окна и двери балконов. Все ждали, слушали, как медленно и неотвратимо близится похоронная процессия. Словно волна, поднявшаяся с водохранилища и уныло пожиравшая один двор за другим. Опережая волну, бежали дети — так мелкие брызги предвещают большую воду прилива. И чем ближе был гроб, тем глубже и заунывнее становилась музыка. Она ширилась, расползалась густым желе, заглушала другие звуки.

В Городке все настороженно смотрели в сторону Бутырки. Процессия обогнула дом, и тогда громыхнуло. Показались трубачи. Они шли впереди и вбивали в асфальт кованые столбы траура. Идущие вслед музыканты ударами тарелок крошили стены и окна домов. Вибрировал воздух, вздрагивали деревья.

Дети, заворожённые, глядели на чёрную змею похорон, выползавшую из Пустыря в Бутырку. Ветра не было, но чем ближе был оркестр, тем больше обдувало холодным дыханием музыки.

За музыкантами шли родственники Михалёва. Они смотрели на столпившихся у подъездов людей своими чёрными, выплаканными глазами. Они готовились идти за покойником в самую глубину мрака, чтобы оставить его там, а быть может остаться с ним.

Гроб был открытым, но Максим так толком и не разглядел в нём Михалёва. Покойник был укрыт лентами, венками и цветами. Тяжёлый кусок смерти, уложенный в деревянный ящик и выставленный на обозрение. Его несли четыре чёрные фигуры: отец Прохора, отец Нагибиных и взрослые сыновья Михалёва.

За гробом было ещё человек сорок — из тех, кто знал Михалёва лично, из тех, кто лишь видел его, из тех, кто даже не слышал о нём. С каждого двора процессия собирала всё новых людей. Чуть в отдалении гурьбой шли дети. Они пробегали в следующий двор, замирали там, слушая, как вновь нарастает, усиливается тяжесть похоронного марша.