Куда идем мы… - [23]

– О, господи, всему вас учить! – вмешалась в разговор скрюченная старуха-мать. – Юлька, возьми котелок, обожги на огне, чтобы, значится, жир весь выгорел. Потом поставь в нем рис вариться, из моей заначки в кладовке возьми, овощей туда порежь какие есть. Будет рис с овощами. По готовности соевым соусом заправь, который у китайцев покупаем. Только делай побольше, чтобы и сегодня человек поел, и завтра с собой в дорогу взял. Поняла? Все, беги! А мне с гостем потолковать надо.

– Мама, ну что вы? – попытался урезонить родительницу Михалыч. – Давайте уж по-людски все сделаем, как положено. Когда за стол сядем, гость и расскажет, что там в мире делается. Чтобы ему по пять раз одно и то же каждому не повторять.

– Да помолчи ты! – отмахнулась от сына бабуля и повернулась к Четвертому. – Слышь, гость дорогой, скажи мне как на духу – ты про «Святость» для пущей важности присочинил, или она у тебя и вправду есть? Молод уж ты больно для «Святости». Это я бабка старая, давно живу, вот и много что слышала. Меня, кстати, Клара Захаровна зовут.

– Правда есть «Святость» – честно признался Четвертый. – Только она нулевого уровня.

– Да мы люди простые, живем в лесу, молимся колесу. – отмахнулась старуха. – Нам и нулевого выше крыши. Главное, чтобы была. А то знаешь, мы люди темные, нас обмануть – как у ребенка конфетку отобрать.

И посмотрела прямо в глаза монаху. Очень нехорошо посмотрела, таким взглядом любое желание обмануть вымораживается буквально за секунду.

– Ага, ты попробуй, отбери конфету у Светки – хохотнул Михалыч, явно имея в виду дочь, но мать так зыркнула на сына, что у Четвертого исчезли последние сомнения в том, кто здесь настоящий глава семьи.

– Помолчи, разговор серьезный. – ледяным тоном сказала Клара Захаровна и продолжила, обращаясь к монаху, который сильно напрягся. – А вот скажи мне, гость дорогой, слышала я как-то, что «Святость» позволяет посмертие править. Так это или брешут люди?

Четвертый мысленно утер пот со лба. Раздел о посмертии и перерождении он прочел совсем недавно, в Лучегорске, когда валялся в гостевой комнате, и потому в этом вопросе ориентировался неплохо. Ну как неплохо? Инструкцию прочитал.

– Не править – просить. Просить за кого-то – да, я могу. И не только я – даже вы можете, но только за ближнюю родню.

Старуха удовлетворенно кивнула, сжав тонкие губы. И продолжила:

– Сегодня пять лет, как муж мой помер. Отец, значится, этого вот обалдуя. – и она кивнула на сына. – Он неплохой мужик был, хороший даже, но вот жизнь, врать не буду, не без греха прожил. Ты-то монах, не помнишь, ты молодой еще – но раньше, когда я в твоем возрасте была, людям очень тяжко жить было. Никак, значится, не можно было выжить, не нагрешив.

И она помолчала пару секунду, явно что-то вспоминая. Потом тряхнула головой и продолжила рассказ.

– Я это к чему? Снился мне Михайла однажды. Года два тому, наверное, может больше. Сказал – не пустили его на перерождение, пока грехов не избудет, а сколько мучиться ему – не сказали. Вот он, значится, и искупает пока. Тяжко терпит – но терпит. Как живой во сне приходил. Но коротко, вот эти слова сказал – и сгинул, как не было, а я проснулась.

Вот и скажи мне, монах – в силах твоих помочь Михайле? А мы бы уж в долгу не остались, мы хоть люди и дремучие, а правила знаем, за добро добром воздаем.

И она вновь уставилась на монаха – требовательно, но с затаенной надеждой.

– Я… – Четвертому почему-то опять было очень страшно, но это был другой страх. Страх облажаться и не помочь спасшим его людям. – Я попробую. Я знаю, что надо, просто… Просто я никогда это не делал, и… И я не знаю – получится или нет. Только это нужно сейчас делать, сегодня, до полуночи, и мне эта… Помощь нужна будет.

– Говори. – коротко велела старуха, за спиной которой стоял сын, стиснувший копье так, что побелели пальцы.

– Грамотный есть кто у вас?

– Только я. – сразу ответила старуха. – И то – сколько уж лет прошло. Читать – еще туда-сюда, а писать и не сдюжу, наверное.

– Писать не надо! – заверил Четвертый. – Я вам напишу сутру о спасении души. Надо, чтобы ее кто-то читал все время, пока я молиться буду. Она не очень длинная.

– У нас бумаги нет. – сказала старуха и протянула монаху уголек. – Возьми любую шкуру и на ней пиши, они выделанные. И покрупней пиши, глаза у меня уже не те.

Четвертый кивнул, расстелил на полу шубу почившего медведя и принялся писать крупными печатными буквами.

– Вот – он сдул крошки угля со шкуры. – И лучше бы читать вдвоем. Вы оба самые близкие ему люди, вставайте на колени сюда. Вы будете читать, а вы – повторять за матерью. Прочтите один раз вслух, на пробу.

Старуха, пусть запинаясь и мекая, но прочла сутру довольно удовлетворительно.

– Отлично – заверил ее монах, успевший за это время еще раз пробежать глазами справку и освежить в памяти порядок чтения молитв.

Четвертый тщательно вымыл руки, расстелил молитвенный коврик и разжег курильницу. Знаком он велел старухе начать чтение.

Та проговаривала сутру уже гораздо увереннее, сын послушно басил рядом. Четвертый же в это время отбивал земные поклоны – он решил сделать по максимуму, сто пятьдесят. Когда монах закончил с поклонами, мать с сыном читали сутру уже практически не заглядывая в текст – выучили за столько-то раз. Немного отдышавшись от поклонов и восстановив дыхание, Четвертый разбавил своим голосом этот дуэт.