Кучум - [172]

А тут еще пришла весть, будто татары выловили тело атамана и с почестями захоронили его. Хотел поднять остатки казаков Мещеряк, отбить утонувшего атамана, предать земле по своему обычаю, да передумал. Зачем кровь проливать, когда ничего изменить уже невозможно.

Сибирские заливные луга лежали, напитанные влажными предосенними росами, спутывая шаг, удерживая зверя и человека, ступившего на них. Умолк стрекот кузнечиков, молчала кукушка в прозрачном березняке и лишь безудержно плавилась рыба в реке, резвились молодые щурогайки, гоняясь за мальками, выскакивали на поверхность и тут же булькались обратно, уходя на глубину. И все. Снова тихо и гулко, пусто вблизи ханского холма.

Так простояв две недели, последняя казачья сотня погрузилась на струги и на прощание выстрелили в воздух, помянув остающихся здесь товарищей. Налегли на весла, с каждым взмахом удаляясь все дальше от ханского холма, упруго сдерживающего бег стремительного Иртыша. Матвей Мещеряк сидел на носу, вглядываясь в набегающую на них крутоярь. А казаки, упершись сапогами в днища стругов, откидываясь назад с каждым взмахом, провожали оставляемый ими навсегда городок низкими поклонами и недолгими взмахами длинных, взмокших от речной воды весел. Сам холм, увенчанный белой короной многослойных облаков, таял и уменьшался, оставаясь столь же притягательным и желанным, таящем в себе силу и власть над страной, зовущейся Сибирью.

ПОЗНАНИЕ ПЛЕНА

Хан Алей, узнав про уход казаков из Кашлыка, незамедлительно занял его со своими нукерами и поспешил объявить всем князьям и бекам, чтоб везли ясак и отправляли к нему воинов на службу. Но не прошло и десяти дней, как пожаловали гонцы от Карачи-бека, который просил молодого хана о встрече. Визирь ждал его неподалеку, но приехать в городок сам не мог из-за болезни. Так сообщили гонцы. Алей выехал с большими предосторожностями, не особо доверяя хитрому Караче-беку, и вскоре убедился, что поступил разумно, у ближайшей переправы его ждала засада. Не приняв боя, повернул обратно в Кашлык. Подъезжая к шаткому мосту через глубокий ров, заметил, что на башнях сидят лучники и целятся в него. Развернув коней, ускакали обратно в лес, ушли вверх по Иртышу, где узнали о стремительном занятии Кашлыка князем Сейдяком. Вместе с ним был и Карача-бек, который уже не верил ни в силу хана Кучума, ни его сыновьям, посчитав за лучшее принять сторону направленного могучей рукой бухарского хана Абдуллы молодого князя Сейдяка.

Осенью под стенами Кашлыка проплыли суда русского воеводы Мансурова, посланные царем Федором на подмогу казакам. Но они проплыли без остановки вниз на Обь, где и зазимовали.

Прошла зима и пришедшие с Туры рыбаки сообщили о закладке русскими воеводами острога на месте старой сибирской столицы Чимги-Тура. А еще через лето появились русские суда и при слиянии Иртыша с Тоболом вскоре на горе встали свежеструганные стены еще одного небольшого городка.

Поздней осенью снедаемый любопытством князь Сейдяк пригласил к себе Карачу-бека и, оставшись наедине, спросил:

— Думаешь, русские надолго пришли в нашу землю?

— Судя по всему, надолго. Сами они вряд ли уйдут.

— Может, запалить их городок? Перебить всех и останки сбросить в реку, рыбам на корм?

Карача-бек надолго задумался, посидел так, опустив глаза, а потом заговорил:

— Вряд ли твои желания, уважаемый хан, соизмеримы с нашими силами. Не так-то легко выкурить русского медведя из берлоги. Нужна хитрость и смекалка. Я бы не советовал тебе нападать на городок.

— Что же тогда? Сидеть и ждать, когда они выбьют меня из Кашлыка? Нет, действовать лучше всего сейчас, не откладывая.

— Тебе решать, хан. Но я бы предложил выманить их из крепости.

— Как это сделать? Скажи.

— Устрой охоту на лугу вблизи городка. Сотню нукеров оставь в засаде. Как только русские погонятся за тобой, то ударь по ним, а потом уже можно подумать о взятии самой крепости.

— Хорошо, — не раздумывая, согласился Сейдяк, — завтра едем на соколиную охоту. Пусть нукеры мои приготовят полные колчаны стрел.

Когда Кашлык был взят, то все трое сыновей Амар-хана засобирались обратно в Бухару. Он не стал их удерживать. Они сделали свое дело, помогли вернуть то, что принадлежало его отцу, и вправе были поступать дальше по собственному усмотрению.

Весть о гибели матери ему принес старый, высохший от времени рыбак, который и проводил его к маленькому земляному холмику на древнем кладбище. Постояли молча, а потом Сейдяк осторожно спросил:

— Правда ли, будто погиб казачий атаман по имени Ермак?

Рыбак долго не отвечал, то ли не расслышав вопроса, то ли думая о чем-то своем. Потом заговорил:

— Всякое говорят. Может, и погиб Ермак, да другой человек остался.

— О чем ты? — не понял Сейдяк.

— Никто не знает, как умирает человек. Вот я перед тобой вроде как живой стою, беседуем. А мне кажется, умер я давно и вовсе не я пришел на кладбище. Сам же гляжу сверху и ни во что не вмешиваюсь… Может, и Ермак где-то рядом ходит, за нами поглядывает. Одно скажу: не простой он человек был…

Сейдяк невольно оглянулся и далеко не сразу узнал местность, где они находились. Ушел, не простившись со стариком. А старый рыбак остался один, будто и в самом деле давно не жил и лишь на время появлялся в солнечном мире, чтоб напомнить о ином, вечном бытие и недолговечности происходящего.