Куча - [4]

И будут считать они ваши гроши

у дома молитвы, где нет ни души.

И солнце, как прежде, в красе и гордыне

от края небес поползёт к середине,

и вновь пировать будет в мире убогом,

и шарить по грязным дворам и порогам.

А сонм привидений — он ночью пустынной

нахлынет на вас и, скребя свою спину,

завоет, глумясь и святое скверня:

«Ой, братья и сёстры, смердит от меня!..»

Разбитые стёкла, и копоть, и чад…

Остовы домов, как утёсы, торчат!

Один уцелевший — рыдай, безутешен:

кровавым туманом лик дня занавешен!

Над ним башня падали — мерзкая Куча

нависла, как тёмная, грязная туча.

И нет никого, кто омоет её, —

лишь вьётся над ней целый день вороньё.

Сюда ли доставит несчастных калек

блуждающий в море потопа ковчег?..

Дубит мою кожу ночной суховей —

прикован я, словно к скале Прометей!

Ко мне и ковчег по волнам не плывёт,

и степь не напоит — горяч её рот.

Эй, нищий, тащи своё тело в крови —

в крови своей, плакальщик вечный, живи!..

* * *

Кто сдаст мне, бездомному, угол внаём —

бродяге, тропою идущему зыбкой?

С тоской местечковой, со сломанной скрипкой,

с котомкой проклятий входящему в дом.

О, вырвать бы Кучу из мёрзлой земли!

Одеть её в саван — и с богом! На плечи

взвалить и бежать вместе с нею далече,

бежать и бежать, спотыкаясь в пыли!

Бежать без оглядки, покинув Содом,

на землю излить свою горечь, как семя,

и выть по-шакальи, и клясть своё племя,

смеясь, как безумный, оскаленным ртом!

Глазами упавшего в мыле коня

водить во все стороны, брызгать слюною:

«Расправьтесь со мною, расправьтесь со мною!

Камнями, камнями побейте меня!..»

Ночами я вижу во сне звездопады —

и тысячи звёздочек в клювах у птиц.

Кто их украдёт, как бесценные клады,

кто спрячет на дне потаённых криниц?

Звезда, ты по небу летишь, пламенея,

на талом снегу свой печатаешь знак!

Гори на раскрытой груди, как камея,

пылай, словно кровью окрашенный флаг!

* * *

Ковш с молоком луна разбила невзначай.

Не бойся, чёрный кот, шаг услыхав гремучий, —

я возвестить пришёл указ царицы Кучи:

«Верните заповеди богу на Синай!..»

Ты хочешь закурить? Зловонный пар вдыхай!

Не от вина пьяней — пьяней от чёрной крови!

Так Куча говорит в своём последнем слове:

«Верните заповеди богу на Синай!..»

А с неба заклинает птичий крик,

как свиток огненный становится язык,

и звёздная блестит на голове корона…

На блюде неба — толстая ворона.

Молиться, Куча, в полночь начинай,

И сплюнь кровавой пеной на Синай!..

* * *

Над праздником, над пёстрой мишурой,

в кровавом нимбе образ Саваофа;

о Куча, ты, как новая Голгофа,

облезлой подымаешься горой…

За много вёрст со всех сторон видна,

в местечке, где убито всё живое,

где только тощий пёс остался, воя,

среди майдана ты пригвождена.

Подсвечников и кубков серебром

торгуют монастырские святые,

и побрякушки копят золотые,

и, как старьёвщики, всю рухлядь тащат в дом.

Бурдюк дырявый, грязный тюк белья,

подброшен ты к порогу богомольни!

За кровь твою уже вбиваю я

свой гвоздь железный в крышу колокольни!

Раскроет небо опалённый рот,

и Магдалина будет бледной тенью

над трупами молиться на восход,

и каяться, взывая к Искупленью!..

* * *

Нет! Не касайся, туча, их бород!

Не слизывай с их губ смердящий чёрный дёготь!

А… Тесто хочешь ты кровавое потрогать?!

Блевотину?! Не тронь! Земля её возьмёт!

Прочь! Пахнет от меня! Откуда этот смрад?

Отцы и братья здесь, и дочери, и внуки —

весь городок! Царапают их руки,

шевелятся… Скорее прочь! Назад!

Вся Куча доверху — мешок с гнилым тряпьём!

Хватило места всем, все уместились в нём,

все, чей оборван вопль на полуслове!..

А монастырь сидит, как хорь, напившись крови,

и свод небесный млеет, сыт и тёмен…

Омен!

1920

Ханох Дашевский Не из того ряда Послесловие переводчика

Резня в местечке Городище произошла в 1919 году накануне Судного дня, и убитые евреи остались непогребёнными. Несколько сот трупов свезли на площадь и свалили в большую груду напротив монастыря.

Вскоре молодой, но уже известный еврейский поэт Перец Маркиш начал писать поэму «Ди Купэ» («Куча»).

В этом произведении, написанном в экспрессионистской манере, он обнажает городищенскую трагедию, лишив её ореола святости. Рваные шкуры, мешки с тряпьём, заскорузлые ноги — поэт с потрясающей силой изображает натуралистические подробности погрома. В поэме Маркиш утверждает, что обитатели местечка умерли, как и жили: безо всякого смысла. Зарезали их, как режут скот; они не сопротивлялись.

Такой взгляд на судьбу соплеменников проявился уже у Бялика, в его «Сказании о погроме», написанном в 1904 году — за шестнадцать лет до поэмы Переца Маркиша: Зачем, во имя чьё вы пали — смерть без смысла, как жизнь, как ваша жизнь без смысла прожита[4]. Так же смотрели на кровавую бойню, происходившую в годы Гражданской войны молодые евреи самых разных политических взглядов и пристрастий.

Сюжет поэмы Маркиша не из того ряда, когда за кровавой вакханалией грядёт Искупление и новый рассвет. «Куча» — о резне, в которой жертва не в состоянии сопротивляться. И в этом заключена ужасающая банальность погромов — и в Средневековье, и в хмельнитчину, и в Гражданскую войну, и в нацистских лагерях смерти. Нескончаемый плач, боль и тоска.

Сумрачный плач самого Маркиша.

Верните заповеди Богу на Синай… Что принесли еврейскому народу преданность традиции и вера, если посреди майдана возвышается новый храм — Куча? Массовое жертвоприношение. Заклание, подобное языческим оргиям. И огороженный забором шатёр под чёрным флагом; так огораживают зачумленное жилище.