Кубок Нерона - [59]

Когда–то давно здесь стояли маленькие аппараты — вроде телевизоров, только гораздо примитивнее. Бросишь в прорезь двадцать пять эре, и ящичек услужливо демонстрирует коротенький фильм, скажем, «Что увидел слуга». Облаченный во фрак усатый господин с брюшком наблюдал в замочную скважину, как раздевается его хозяйка,— викторианское зрелище, которое, разумеется, обрывалось на самом интересном месте. Теперь аппаратов не было и в помине, кругом пестрели изысканные модные лавочки и дорогие магазины.

Черная норковая шуба пересекла Биргер–Ярлсгатан и на перекрестке у почты свернула на Риддаргатан. Я незаметно шел за нею в сторону «Клиппотеки», большого салона–парикмахерской. Там расширили объем услуг. В одной из витрин виднелся щит с надписью «Cafe au lait[62]. Булочки». Французская и шведская культура протягивали друг другу руки в декабрьской мгле. И мне вспомнился анонс порнографического кинотеатра на Сёдере, который я как–то читал. После перечня главных аттракционов вроде «1 м. и 2 ж.» и прочих экзотических увеселений сообщалось, что для желающих подкрепиться всегда в продаже вкусный кофе. Кофе и булочки. Пятидесятипроцентная скидка для пенсионеров дела не портила. Правда, напротив, в «Стурекаттен», булочки были гораздо вкуснее. Интересно, между прочим, почему этот старинный дом XVIII века избежал сноса? Точно островок, привет из другой эпохи, стоял он на взгорке. Промахнулись градостроители.

Она остановилась, посмотрела по сторонам. Я нагнулся, сделал вид, будто завязываю шнурок. Она пошла дальше и исчезла за углом. Я бросился вдогонку, поскользнулся, выбежал на безлюдную дорожку, уходящую в такой же безлюдный двор между желтым зданием Королевской семинарии и угловым домом на Риддаргатан. Она будто с ветром улетела, растаяла как дым.

Я вошел во двор. И все понял. Слева, за высокой стальной решеткой, был сквер: деревья, кусты, качели, высокая ледяная горка. Малыши в ярких комбинезон–чиках из синтетики копошились в замерзшей песочнице. А за сквером стоял дом футуристической архитектуры: его лестничные клетки выступали над плоскостью фасада.

И тут я опять увидел ее. Она как раз вошла в дальний подъезд, я помчался туда и вбежал в дверь в ту самую минуту, когда лифт поехал вверх. Справа была лестница, и я тоже рванул вверх по серым бетонным ступенькам, глядя в большие стеклянные окна на сквер.

Лифт остановился на последнем этаже. Запыхавшись, я наконец очутился на площадке перед двумя коричневыми дверьми. Но ни на одной из них фамилия Бергман не значилась. Латунная табличка над первой почтовой щелью вычурной вязью сообщала: «Шёгрен»; над второй прямыми решительными буквами было написано: «Муберг». Помедлив, я позвонил к Шёгренам. Но там никого не было.

У Мубергов дело пошло успешнее. Послышались шаги, ручка повернулась, дверь отворили. На пороге стояла женщина в черном. Шубу она сняла. В глазах читался вопрос.

— Да?

— Мы с вами встречались. Мое имя Хуман. А вы — подруга Астрид Моллер. Вы заходили ко мне...

— Что за вздор,— резко перебила она.— Я впервые вас вижу, и, если вы сию минуту не уйдете, я вызову полицию.

И она захлопнула дверь у меня перед носом.

ГЛАВА XXI

Собственно, только в этот миг, у запертой двери в доме на Риддаргатан, я осознал, насколько серьезно мое положение, в какой скверный переплет я угодил. Нашел я свою соломинку, ухватился за нее, но она тут же и выскользнула из рук, исчезла. Ведь совершенно ясно, что эта женщина будет все отрицать. Никогда она меня не видела, никогда не слыхала ни о Грете Бергман, ни об Астрид Моллер. Я знал, что она лжет, и понял, что она связана либо с мафией, либо с кругами, близкими к убитому диктатору. Но никто мне не поверит.

Так что же теперь делать? Сидеть дома и ждать, кто явится первым — мафия, приятель Джейн из женевской гостиницы или бровастый и борец с лыжной трассы в Альпах? Если это вообще не одна шайка. При большом везении первой приедет полиция.

Лифт медленно скользил вниз. Как в воду опущенный я вышел на улицу, свернул за угол и на метро поехал в Старый город.

И книгу не купил, подумал я, отперев магазин и убрав табличку «Сейчас вернусь». Грета Бергман прекратила свое существование, а мои планы изучить последствия и цену Французской революции кончились ничем. Лучше бы я остался дома. Может, продал бы хоть что–нибудь. Деньги–то нужны. Разъезды обошлись мне недешево, к тому же я был вынужден выслать деньги и озадаченному гостиничному администратору, и мнительному прокатчику лыж. Он безбожно содрал и за лыжи и за экипировку. Я даже не предполагал, что эти причиндалы стоят такую прорву денег. Впрочем, это укрепило меня в оценке спортивных радостей. С удовольствием посмотрю при случае по телевизору скоростной спуск или теннис, но сам предпочту держаться подальше. Долгая прогулка куда полезней.

— Заприте дверь,— сказал по–английский тихий голос.

Я круто повернулся. В глубине магазина, в углу, который выходил во двор, сидел в большом барочном кресле человек. Тот самый, с лыжной трассы, который в «Одеоне» в Нью–Йорке спрашивал о Карлосе.

— С какой стати? Зачем это?

Я разозлился. Здорово разозлился, прямо рассвирепел. Все, что случилось со мной в последнее время, все, что мне довелось пережить, вдруг вскипело в душе и выплеснулось именно в ту минуту, когда я очутился лицом к лицу с одним из тех, кто был всему этому виной. За мной охотились, меня травили, как дикого зверя. Подозревали в убийствах и кражах. И все по его милости. Может, Астрид тоже убил он? Я схватил с бюро высокий и увесистый серебряный подсвечник и шагнул к нему.