Кубинские сновидения - [19]

Сквозь занавески другого окна видна гостиная, где пятеро моих дядей, рассевшись на двух диванах и раскладном кресле, ворчливо обсуждают новости. Они спорят, кто такая на самом деле Анджела Дэвис, которую судят в Калифорнии за убийство, похищение людей и шпионаж, – одна из шпионок Вождя или агент, подосланный прямо из Москвы.

– Ее ни за что не оправдают, – говорит дядя Артуро по-испански. – Запомните мои слова.

– Не обольщайся, hombre,[25] y них все куплено – и полиция, и суд, – откликается дядя Освальдо.

Бланкито нигде не видно. Я хожу вокруг бассейна; вода в нем спущена, и он накрыт полиэтиленовой пленкой. На шезлонге лежит полусдувшийся резиновый крокодил. Я заглядываю в маленькое окошко по другую сторону бассейна. Мой дед спит лежа на спине, его большой живот ритмично вздымается и опадает. Для того, кто постоянно кашляет, плюется и прочищает горло, абуэло Гильермо спит на удивление крепко, дышит ровно.

Во время бодрствования дедушка ведет себя как задиристый кабальеро и даже от жены требует, чтобы она называла его «дон Гильермо». Он родом из Кадиса. Когда ему было двенадцать лет, он сбежал на Карибы, зайцем пробравшись на пароход. Затем, после Первой мировой войны, дедушка преуспел в игорном бизнесе. Мои родители жили в его загородной вилле, когда я родилась. По уикендам они устраивали веселые вечеринки для своих друзей из колледжа. Все танцевали при свете китайских фонариков и купались ночью в овальном бассейне.

Помню один день – мне тогда было года полтора: я вылезла из своей коляски, потому что задвижка была сломана, и поковыляла через лужайку прямо на грязную тракторную дорогу. На мне был песочник в горошек, я шлепнулась на землю и попыталась поймать и засунуть в рот большущего муравья. Цезарь, сторожевой доберман-пинчер, нашел меня там и начал лаять и тянуть меня за песочник, стараясь оттащить от дороги. Все выбежали из дома, подумали, что собака на меня напала, и мой чертов дедуля вытащил пистолет и всадил бедному Цезарю пулю между глаз.

Внезапно вокруг все стихает, и через мгновение обрушивается ливень. Я прижимаюсь спиной к стене дома, пытаясь укрыться под карнизом, но это не помогает. Земля превращается в грязь, и мои кроссовки тут же промокают. Рядом стоит усыпанное бутонами палисандровое дерево, цветы его начинают распускаться прямо на глазах, источая запах лаванды. Дождь слабеет и через пятнадцать минут совсем прекращается. Мои часы останавливаются ровно в семь часов семнадцать минут и сорок две секунды. Я как раз смотрю на них, когда они перестают ходить.

Мне становится немного не по себе. Я заглядываю в остальные окна и даже не прячусь. Две мои тетушки о чем-то совещаются в ванной комнате, но я не слышу, о чем они говорят. Бланкито все нет. Я устала и чувствую себя глупо. На кого я похожа? На беглянку, удравшую из булочной собственной матери? Я возвращаюсь к бассейну. Полиэтиленовая пленка просела от дождя, аллигатора смыло на землю. Я занимаю его место в шезлонге, поворачиваю металлические крепления и откидываюсь на спину. Облака проносятся по темному небу, может быть, они летят в сторону Кубы. Там тоже пойдет дождь, через час или около того.

Я на минуту забываю, где нахожусь. Мне представляется лицо матери в тот момент, когда она обнаружит мое исчезновение. Она может смотреть грозно, как пес, охраняющий врата ада, но при этом издает звуки, похожие, скорее, на тявканье терьера или чихуахуа. «Не сравнивай себя со мной! – вопит она, стоит мне на что-нибудь пожаловаться – неважно, на что. – Я работаю по четырнадцать часов в сутки, чтобы дать тебе образование!» Так кто из нас сравнивает?

Я, наверное, боялась бы ее, если бы не разговоры с абуэлой Селией по вечерам. Она говорит, что мать глубоко несчастна и что ее гнев – это скорее отчаяние, оттого что она не в силах ничего изменить. Думаю, что и меня можно отнести к тому, что она не в силах изменить. И все-таки мама иногда бывает очень свирепой. В ее руках даже домашние тапочки превращаются в грозное оружие.

Там, на Кубе, все относились к маме с уважением. Вытягивались в струнку и приветливо улыбались, будто их жизнь зависела от рулона ткани, который она собиралась купить. Теперь же все соседские лавочники ее ненавидят. «Где у нее выключатель, малышка?» – спрашивают они у меня, когда она начинает орать. Мне кажется, не было такого случая, чтобы мама купила что-нибудь и не вернула Кто-то где-нибудь должен это отслеживать. Однажды она зайдет в универмаг, засверкают вспышки фотоаппаратов, грянет духовой оркестр, и Боб Баркер объявит: «Поздравляем, миссис Пуэнте! Сегодня вы в тысячный раз пришли сюда с жалобой!»

Я просыпаюсь от холода и чувствую под щекой влажную ткань шезлонга. Моя голова словно обита изнутри войлоком, как звуконепроницаемая комната. Кругом тишина.

– Иди ко мне, mi cielo,[26]ты же умрешь от воспаления легких! – Это тетя Росарио. Она нагибается и хочет поднять меня, но у нее не хватает сил. Плечи у нее как куриные косточки. Я боюсь, что они треснут.

Утро обесцвечивает небо с краев. Черт возьми. Мне пора в Бруклин. Назад в кондитерскую. Обратно к моей чертовой психованной матери.