Кубинские сновидения - [15]

– Мои волосы украли и продали цыганам, – жалуется Фелисия. – Солнце сжигает наши недостатки.

– О чем это ты? – нетерпеливо спрашивает Селия.

– Свет… Это вредно…

– Пожалуйста, hija, дай мне постирать твою рубашку.

Фелисия бежит по лестнице наверх, ложится на кровать и обхватывает себя руками.

Близнецы жалуются, что за все эти дни не ели ничего, кроме мороженого, что мама танцует с Иванито и все время твердит об опасности дневного света. Лус говорит, что Иванито повторяет за мамой ее странные фразы, например: «Луна льет свет с живым равнодушием!»

– Иди-ка сюда, chiquitito,[21] – зовет Селия внука и сажает к себе на колени. – Прости, что я от тебя уехала. Думаю, скоро вашей маме станет лучше.

Милагро трогает волдыри на бабушкиной ладони. Селия выставляет напоказ свои руки, изуродованные ссадинами и мозолями. Внучки внимательно рассматривают порезы и шрамы.

– Берите-ка купальники. Мы едем в Санта-Тереса-дель-Мар.

– Не хочу! – кричит Иванито и бежит в спальню матери, чтобы спрятаться у нее в кровати.

– Только на несколько дней. Маме нужно отдохнуть, – кричит ему вслед Селия. Ей вдруг вспоминаются руки тети, которые летали над белыми клавишами, как чайки в небе. Она часто играла с тетей Алисией в четыре руки, сидя бок о бок за пианино. Соседи останавливались, слушали музыку и, бывало, напрашивались на чашку чая.

– Ты его не украдешь, – говорит Фелисия матери, укрывая Иванито простынями.

Селия уводит близнецов прочь от дома на Пальмовой улице. Девочки идут молча, но мысли и у той, и у другой скачут, как отшлифованная галька, приводя их к мрачным заключениям. Селия боится их воспоминаний – разлетевшиеся по комнате обломки разбитых стульев, ругань, висевшая в воздухе, как привлеченная светом мошкара.

Их отец, Уго Вильяверде, возвращался домой несколько раз. Один раз – из Китая, откуда привез шелковые шарфы и оправдания. В другой раз он наградил Фелисию синяками, так что та целую неделю ходила с заплывшими глазами. И еще раз он вернулся, чтобы зачать Иванито и оставить после себя сифилис.

Несмотря на это, Лус и Милагро желают носить его фамилию. Даже после того, как отец умер. Даже после того, как Фелисия вернула свою девичью фамилию. Девочки, как поняла Селия, никогда уже не будут дель Пино.

Селия сидит с внучками на переднем сиденье. Как только они выехали из Гаваны, хлынул дождь, забарабанив по крыше автобуса. Селия не может оплакивать мужа, а почему – и сама не знает. Она любила его, теперь ей это ясно, но печаль еще не пришла. Что не дает ей горевать? – спрашивает она себя. Болезнь Фелисии? Две недели работы на плантациях сахарного тростника? Влажная духота послеполуденных дождей? Или она просто привыкла к отсутствию Хорхе?

Кажется, так много времени прошло с тех пор, как муж шествовал по воде в белом летнем костюме и панаме. Намного больше, чем с того дня, когда его посадили в самолет до Нью-Йорка.

Дождь прекращается так же внезапно, как и начался. К тому времени, когда Селия с близнецами прибывают в Санта-Тереса-дель-Map, солнце светит точно так же, как утром.

Селия достает из холодильника увядшие овощи: три морковки, половинку зеленого перца, горстку сморщенного картофеля. Она посылает близнецов в лавку, вручив пустой бидон и последний продуктовый талон и наказав купить самую жирную курицу, какую им удастся найти, пакет риса, две луковицы, шесть коричневых яиц и свиного сала.

Память не мешает смотреть из окна кухни на море, думает Селия. Оно синевато-серое, цвета непроявленной фотопленки. Фотографирование вдруг кажется ей жестокостью – бессердечно захватывать образы в плен. Это было неправильно – продавать фотоаппараты в отделе «Эль Энканто», чтобы кто-то заточал эмоции в квадраты глянцевой бумаги.

Близнецы возвращаются. Селия скребет большим пальцем подгнившие луковицы. Выбирает мелкие камешки из риса и промывает его под краном. На куриной голове торчат пучки перьев, по лапам стекает липкая жидкость. Селия опаливает птицу над огнем и смотрит, как чернеют и скручиваются волоски на пупырчатой коже. Она вспоминает привередливость мужа, его войну с микробами. Он доводил ее до умопомрачения своими жалобами!

О чем это он читал ей однажды? О том, как очень давно Новый Свет был одним целым с Европой и Африкой. Да, и за миллионы лет континенты медленно и мучительно разошлись. Америка все еще движется дюйм за дюймом на запад и, очевидно, когда-нибудь столкнется с Японией. Не останется ли тогда Куба со своими пологими холмами, своими завоеваниями, своей памятью одна в Карибском море? – думает Селия.

Она нарезает лук, ссыпает его на сковороду с растопленным свиным жиром. Лук становится золотистым, прозрачным и сладким.

Письма Селии 1935–1940

11 марта 1935

Mi querido Густаво!

Через две недели я выйду замуж за Хорхе дель Пино. Он хороший человек и говорит, что любит меня. Мы гуляли по берегу, и он держал надо мной зонтик, защищая от солнца. Я рассказала ему о нас, о нашей встрече в отеле «Инглатерра». Он говорит, что мне нужно тебя забыть.

Я думаю о днях, которые мы провели в тех длинных полосах слабеющего послеполуденного солнца. Мне бы хотелось жить под водой. Может быть, тогда моя кожа впитает утешительное молчание моря. Я пленница на этом острове, Густаво, и не могу спать.