Куба, или История моей мучительной жизни - [3]

-- Бляди! -- закричал я. Так мог закричать уцепившийся за обломок мачты моряк, видя, как удаляются не заметившие его спасатели. -- У вас что, революционный долг возобладал над похотью?! A? Отвечайте!

Через три дня после начала работы станции я понял, что проникнуть в собственную спальню мне в ближайшее время не удастся, и начал просовывать под дверь язвительные ноты протеста. В одной я написал:

"Предательницы исторической родины! Требую немедленного открытия радиовещания на Сухуми, выдерживающего героическую блокаду грузинских захватчиков.

Искренне ваш, Фазиль Искандер."

СЛЕДУЮЩAЯ ГЛAВA

Это, что касается экспроприации. В полночь, то есть в полночь после приезда, моя мама разбудила меня, спавшего на своем обычном месте за кухонным столом, и повела по безлюдным улицам в какой-то совершенно мрачный район с исписанными граффити фасадами домов, из-за которых долетали отзвуки близкой перестрелки. Где-то здесь, ей сказали, днем валялся практически новый диван. Судя по тому, что он валялся так долго, в нем наверняка лежал труп. Причем разложившийся, который нельзя было просто вытряхнуть в ближайший мусорный бак.

Когда после часовых мытарств мы, неся обнаруженную вместо дивана продавленную кушетку, переходили перекресток у нашего дома и я находился у одного тротуара, а моя мама у противоположного, в кушетку врезался какой-то дикий таксист и увез ее на своем капоте. Моя бедная мама бежала за ним до конца квартала, истерически выкрикивая: "Ганеф! Чтоб ты уже не доехал!". Подозреваю, что таксистом был житель Сансет-Парка, где на Новый год сброшенная из окон рухлядь находит новых хозяев, еще не успев долететь до земли.

Мы ходили по улицам до рассвета, пока не набрели на какой-то хромоногий столик. Сейчас он стоит у мамы под окном, покрытый зеленого цвета клеенкой с цветочным орнаментом. По утрам, когда все спят, она с душераздирающим сербаньем пьет за ним кофе, сготовленный на привезенной ею же электроплитке. Она включает ее в сеть через также привезенный ею трансформатор.

В первое воскресенье маминого пребывания в городе она отправилась с двумя чемоданами привезенного ею товара на барахолку на 26-й улице и Шестой авеню и вернулась поздно вечером с черным парнем, который втащил в дом густо покрытую пылью, но вполне живую пальму метра в полтора высотой. Теперь она пьет свой кофе под этим растением.

Дав грузчику за труды горсть мелочи, она закрыла за ним дверь и, присев на край постели, где покоилась моя супруга, стала считать выручку. Доставая из-за пазухи мятые доллары, она слюнявила палец, распрямляла их и складывала в аккуратные стопочки, попутно делая записи в блокнотике.

Я, как это всегда бывает со мной, в каком-то мгновенном озарении понял, что меня ждет, когда, окончив свои подсчеты, но все еще держа деньги и блокнот на коленях, она остановила свой немигающий взор на крупе моей жены. Интересно, что снилось ей в тот момент? Учитывая, какая грозная туча нависла над ней, какой тихой ненавистью полыхал взгляд моей мамы, ей должен был сниться совершенно невыносимый кошмар в багрово-черных тонах.

Несколько отклоняясь от темы, я должен отметить, что забыл имя своей супруги. Это неудивительно, если принять во внимание, что последний раз мы с ней общались лет пять-шесть назад. A точнее, до покупки кровати, где она провела весь названный срок. После безуспешных попыток вспомнить ее имя я остановился на Римме, но позже пришел к мысли, что скорее всего ее звали Виолой. Ее формы были созвучны этому имени.

Предвидение мое исполнилось. Когда мама резким окриком разбудила ее, она, растерянно моргая еще залитыми кислым сном глазами, узнала ее, но, не поняв, откуда та взялась, только попыталась улыбнуться. Улыбка дрожала, ломалась под тяжестью испуга, и она жалко смотрела то на меня, то на маму, прикрывая грудь серой простыней и не зная, как быть.

Не стану описывать эту не заставившую себя долго ждать собачью грызню двух женщин, отпускаемые вполголоса оскорбления, ненавидящие взгляды и, наконец, жуткую драку, картина которой никогда не сотрется из моей памяти.

Разве смогу я забыть, как моя раскрасневшаяся мама, прижав к себе полную белую ногу моей супруги, тащила ее из-под кровати, где та, отчаянно лягаясь, пыталась найти убежище. Борьба завершилась победой мамы, когда на помощь ей пришел мой брат. Забыл сообщить -- он явился через неделю после мамы с чемоданчиком, где лежал набор его сапожных инструментов и железная нога.

Брат ухватил мою Виолу за другую ногу, но неудачно. Она нанесла ему мощный удар в пах, и он, согнувшись, отлетел в угол комнаты, опрокинув телевизор, который оглушительно выстрелил экраном. Но мать, все еще не выпуская яростно извивавшуюся, как толстая змея, мою жену, стала истошно кричать: "Убили! Убили!" -- и брат, ожив, забежал по-воровски с другой стороны кровати и ухватил Виолу за волосы. Это было ужасно. Они перевернули кровать, забарахтались под двумя разъехавшимися в стороны матрасами, опрокинули полку с книгами, которая рухнула, в бурные музыкальные дребезги разнеся пианино. Наконец, они выволокли непокорную на лестничную клетку, и я услышал, как, скатившись по ступенькам, она сочно припечаталась спиной к мраморному полу фойе. Этот звук умер за грохотом захлопнувшейся двери.